Еще ярче и глубже сложились отношения между стройками и заводами кабельным и компрессорным в Ереване.

Наша страна давно уже знает о шагающих экскаваторах. Их острые и длинные профили появились в газетах, о них писали очеркисты. Но экскаватор шагает с помощью энергии, а энергию надо подвести к нему при помощи проводов. Восемьдесят (80!) километров проводов срочно понадобилось экскаваторному заводу «Минстройдормаш». Их должен был дать кабельный завод Еревана. Он отгрузил их раньше срока, и тот, кто принимал накладную, сказал ереванским кабельщикам:

— Товарищи! Жму ваши руки от имени работников экскаваторных заводов за досрочное и качественное выполнение заказа.

Компрессорный завод в Ереване должен был дать Волгодонстрою партию насосов. Комсомольская бригада, изготовлявшая их, вместо запланированных по норме семи насосов в день собирала по двадцать два. Заказ — дело государственное. Он исчисляется цифрами и процентами. Но не исчислить того, что сверх, — страстной борьбы за качество, за срочность, радости от полученной благодарности, личной дружбы и переписки, завязавшейся, например, между строителями Южно-Украинского канала и рабочими-арматурщиками Ереванского электромашиностроительного завода… Подобно многонациональной дружбе людей искусства на совместном труде, посвященном великим представителям литературы, музыки, эпоса, возникает тесная многонациональная дружба строителей и производственников на совместном труде для преобразования природы.

Розы и песни

Музыка и театр — это вечер в городе, искусственное солнце электрических ламп.

Фабричный гудок — это утро в городе. Последний свой день в Ереване начинаем с первым утренним светом, в машине, свернув от улицы Абовяна к городским закоулкам, чтоб посмотреть легкую и пищевую промышленность, тоже развившуюся за истекшие годы.

В тишине утра, словно омытый росой, лежит полупустынными улицами город, еще немой в центре и начинающий жить тем сильней, чем дальше от центра. Широкой лентой уходит вверх, в Арабкир, нарядный проспект Баграмяна, — к первому армянскому часовому заводу. Оттуда расходятся по Армении стенные часы и будильники; туда уже пришло оборудование для изготовления ручных часов.

Внизу, у самой Раздан, высятся серые крепости с превосходным каменным орнаментом на карнизе, — завод «Арарат», где в подвалах дышат тысячеведерные бочки сухой ароматной мадеры, десятки змеевиков концентрируют жидкое золото коньяка, и посетитель пьянеет от одного воздуха. Против Дома правительства, симметрично к нему, вырос архитектурный вариант его, дворец, где разместился трест «Арарат».

По правую сторону от главной городской площади, внизу, виден нежно-голубой купол главной мечети, в квадрате персидского дворика с бассейном и караван-сараями вокруг. На узкий минарет садятся голуби, розовые от солнца. Во дворе мечети пустынно. По левую сторону от площади дорога к рынку. Здесь просыпаются рано. Не так давно здесь был еще во всем своем азиатском своеобразии старый ереванский базар. Сюда с зарею пригонялись груженные последними овощами ослики; шли, неся в кувшинах овечье молоко и холодный мацун (лактобациллин), старые курды и курдянки; первые покупатели вливались в узкий дворик базара. На корточках разжигал свою жаровню продавец люлякябаба (жареного фаршированного мяса в виде узкой котлеты, посыпанной тертым барбарисом); раскладывала листы лаваша армянка в хлебном ряду. Сейчас здесь открыт светлый и культурный колхозный рынок со стеклянными павильонами.

Старый маслобойный завод (он сейчас обновился и производит драгоценные лаки), завод пластмассы, фаянсовый, стекольный, механический (Управления местной промышленности), суконная фабрика — невидимые за оградами, затерянные в еще живучих восточных кварталах, всосанные в желтые, глинистые тона окраин, — эти быстрорастущие очаги легкой промышленности труднее найти глазом, чем заводы-гиганты, над которыми стоят серо-черные пологи дыма..

Подъезжаем к тенистому саду. Никак не узнать на первый взгляд, что мы опять возле завода, одного из крупнейших в Армении, призванного еще более вырасти в ближайшие годы, — консервного. Весною из его открытых ворот вас охватит душным запахом роз. Это не химический запах. Войдя во двор, вы очутитесь на розовой плантации; тысячи кустарников, усеянных розовыми пышными чашечками, краснеющими к середине и бледнеющими к самому краю лепестка: особый сорт «съедобной розы», называемой здесь чайною. Клумбы обрамлены для красоты деревцами японских роз, раскинувших свои гроздья бесчисленных мелких цветов поистине каскадами красного пламени. Над этим розовым полем стелются, гудя, пчелы. Но директор отмахнется в ответ на ваши восторги.

— Это так, пустяки, мелочь, около двух тонн. А мы тысячами эти тонны получаем с колхозных плантаций.

Здесь же в саду ясли для детей работниц (на заводе 95 процентов женщин), тоже увитые розами. Нелегко попасть на этот завод. Вас переодевают, как врача, заменяя ваше городское платье чистым белым халатом, похрустывающим от крахмала. Сорок восемь душевых пропускают рабочих утром и вечером. Как таможенная застава, преграждает вам путь маникюрша, сидящая с арсеналом своих щеток и ножниц у самого входа: покажите руки! Руки, — пальцы, между пальцами, — все надо тщательно промыть, вычистить, обрезать и покрыть лаком ногти, чтобы не занести сюда, в питательный цех, инфекцию. Приемочная еще не завод — она открыта для «улицы»: сюда опрокидывают из мешков сотни тонн привезенных с утреннего колхозного сбора роз. Целые горы пьяного аромата, гималайский хребет тысяч сорванных чашечек, еще со слезинкой росы, не покоробленных солнцем, смятых, но свежих, возникает перед вами; и вам хочется упасть туда, в этот мир целебного цветка, из которого мудрый восточный врач тысячу лет назад изготовлял дорогое лекарство «гюль-шакар», розовую эссенцию с сахаром.

Почти тот же самый «гюль — шакар», под названием «розовое варенье», охотно потребляемый и в Москве, и в Архангельске, и в Комсомольске-на-Амуре, изготовляет сейчас консервный завод. Продукция его строго сезонная — обрабатывается то, что по временам рождает земля. А так как в высокогорной Армении созревание плодов наступает поздно, то в конце мая можно застать на заводе только один работающий цех, изготовляющий два продукта: розовое варенье, готовое через два часа после поступления сырья, и варенье из грецкого ореха. Сырье для последнего — твердые зеленые шарики совсем молодого и незрелого плода, где зеленая скорлупа еще неотделима от желтоватой и мягкой сердцевины. Орех, в отличие от розы, обрабатывается целых девять дней, прежде чем выйти готовым вареньем.

Мы прошли по всем цехам: очистному, где пальцы (в маникюре!) быстро потрошили чашечки роз, отделяя лепестки от тычинок и стебля; варочному, где в чанах под кранами промывают лепестки, засыпают их в огромные котлы (со змеевиками внутри), варят в простом кипятке и стерилизуют, потом переносят в круглые медные тазы и уже варят их с сахаром. Много тысяч тонн сахара потребляет завод. В конце варки варенью «задают» натуральной лимонной кислоты — и продукт готов; остается дать ему остынуть и разлить в банки.

Более поздним летом на заводе работают все цехи: мясо-овощные, фруктовоконсервные, сухофруктовые; и тогда розовый запах исчезает отсюда, заменяясь остроозонными запахами очищенного персика, щекочущим нёбо тяжелым и густым запахом томящегося в соку помидоров и растительных масел, разрезанного на ломтики баклажана… Девушка с розовым именем Вартитер (роза по-армянски — варт) переливает в банку золотистое варенье. Когда открылась дорога в осажденный Ленинград, одним из первых послал по льду Ладожского озера в бессмертный город Ленина 90 вагонов своей продукции Ереванский консервный завод.

Пока мы обошли весь завод и, усевшись в блистающей белым лаком и стеклом лаборатории, дегустировали с блюдечек, без хлеба, бесчисленные образчики его производства, жалея, что нет хорошей хлебной горбушки и чая с самоваром впридачу (тайное желание каждого профана при дегустации!), — утро перешло в ясный и шумный день. Город загудел тысячью звуков, наполнились людьми улицы и учреждения, и мы двинулись навстречу новому знанию. На этот раз — знакомиться с работой армянских архитекторов и музыкантов.