Влюбленные целуются опять

На влажной от дождя скамейке.

В косом луче развившаяся прядь

Свисает в виде смуглой змейки.

С тяжелых роз стекают на ладонь

Прозрачно-выпуклые слезы.

В изгибах уха – розовый огонь

Слегка похож на завязь розы.

Опять подымается ветер,

Опять лиловеет восток,

И в сумраке еле заметен

Летящий опавший листок.

(Листок за листком пролетает.)

Опять начинает светать,

Опять мы встаем – и считаем,

Что все повторится опять.

Опять мы заводим пружину

Часов на положенный срок,

Опять мы бросаем в корзину

Один календарный листок.

Скучная желтеет речка,

Тусклая намокла рожь.

Все-таки – ничто не вечно,

Скоро перестанет дождь.

Мокнут над оврагом избы,

Никнет над колодцем жердь.

Что же! Даже этой жизни

Хуже, хоть немного, смерть.

Наклонись над рекой, погляди:

Тень твоей головы и груди

Неподвижна, как если бы в пруд

Ты гляделся; а воды текут

Мимо тени, тебя и всего,

Мимо светлого дня твоего.

Только – сердце боится слегка:

Есть на свете другая река,

Уносящая солнечный день,

И твою мимолетную тень,

И тебя самого заодно

На глубокое, темное дно.

В стакане стынет золотистый чай,

Чаинка видит золотой Китай.

Желтеет чай, как Желтая Река,

И тает сахар, словно облака.

Кружок лимона солнцем золотым

Просвечивает сквозь легчайший дым.

Легчайший пар напоминает ей

Туман прозрачный рисовых полей.

И ложечка серебряным лучом

Упала в золотистый водоем,

Где плавает чаинка, где Китай,

Блаженный край, ее недолгий рай.

В углу, над шкафом, от стены

Кой-где отпала штукатурка,

И пятна плесени видны.

А я гляжу и вижу турка

В высокой феске, на коне,

Кривой залив, луну над мысом.

Я пятна на сырой стене

Каким-то наделяю смыслом.

А в окнах тает полутьма,

И возникает панорама:

Там – тучи, площади, дома,

Зелено-бурый купол храма,

Пятно расплывчатой зари,

Сырая празелень и гнилость.

Все – пятна плесени. Смотри:

И штукатурка отвалилась.

Я слышал где-то анекдот:

Спешит по делу пешеход

Весенним полднем городским.

А некто семенит за ним

И говорит, неясно, в нос:

– Простите. Маленький вопрос:

Вы верите, хоть иногда,

В загробный мир, скажите, да? –

И ждет. И, получив в ответ

Слегка рассеянное «нет»,

Бормочет грустно: – Очень жаль!

И, закрутившись, как спираль,

И делаясь совсем сквозным,

Рассеивается, как дым.

Ну вот и всё. Ведь если вдруг

Ты скажешь, поглядев вокруг,

Что ты не веришь в этот мир,

Мир не уйдет, как дым, в эфир.

Быть может, в мире всё иначе,

Быть может, мир совсем другой,

И всё вокруг не больше значит,

Чем бред, воображенный мной, –

И только вихри электронов,

Как заведённые, кружат?

И нет ни этих старых кленов,

Ни девушки, входящей в сад…

Но вот, сейчас, я прижимаю

Мою щеку к твоей щеке,

И ты, простая и живая,

Стоишь со мной, рука в руке.

Все достоверно, все понятно:

Желтеют клены, воздух тих,

А небо – синее, как пятна

Чернил на пальчиках твоих.

Нам кажется, все ясно, очень просто:

На уличной скамейке рядом с нами

Худой старик, замученный работой,

Сидит, согнув сутуло позвоночник,

Глядит на заскорузлые ладони.

Не позвоночник, а тростник прибрежный

Сгибается; не линии ладоней,

А ветки почернелые деревьев

(На фоне желтоватого заката)

Потрескались под градом и под ветром.

Не сердце бьется, а морские волны,

Не кашель, а раскаты громовые,

И не озноб, а Млечный Путь проходит

Насквозь пронизывающей струею.

А может быть, он спит в своей постели,

С женой бранится иль гниет в могиле.

Трепещут судорожные зарницы,

И парус падает косым углом,

И свет и тень, взлетев, упав, как птицы,

Подрагивают сломанным крылом.

Протрепетал дымок – и вот струею

Кровавой льется тень от фонарей.

А по реке проходит дрожь порою,

И бьется парус (но слабей, слабей).

Как будто чьи-то длинные ресницы

Ещё подергиваются, – пока

Вослед дымку косая тень ложится,

Густая тень сочится вдоль виска.