Для Померанцева Россия Серебряного века – это Россия его детства. А многие пришельцы из нового СССР знают о старой России не больше, чем «уроженцы кометы Галлея». Ну, например, что «Москва при царе состояла из одной деревянной матрешки. Потому-то она и сгорела»…

Во время написания «Автографа» Чиннов уже не сомневается, что спор старой и новой эмиграций не приведет к диалогу, и все же: «Я говорил глухому…».

Правда, в переписке двух друзей — Чиннова и Иваска – последний все чаще пишет о новых единомышленниках, которых он встречает среди приезжих, называя их «четвертой волной».

Поэт Николай Моршен (тоже большой мастер звуковой инструментовки стихов, писавший Чиннову: «Очень интересны краезвучия у Вас там, где они используют наряду с рифмой ассонансы и диссонансы. Такого применения их я не могу вспомнить ни у кого») заметил, что в последней книге у Чиннова появился еще один лирический герой – обыватель [28].

Очень славный, но только легкомысленный («грех легкомыслия», кажется, — главный из его грехов). Он занят своими баранами, живет по принципу «моя хата с краю» — «вдалеке от здешних мест» и кается: «Эх! среда меня заела! И четверг меня заест!»

(Почему-то вспоминается советская классика: «Не надо печа-а-алиться…») И что хорошего видел в жизни этот рыболов: «Прощай, моя рыбка, прощай, червячок» — и все? «Ма­ленький человек» в русской литературе всегда трогателен.

Жалко его до слез, с его «не надо бояться. Там вечность и рай». И себя жалко. Но у Чиннова в стихах эмоции сменяют одна другую со скоростью, вполне соответствующей темпу современной жизни:

Монолог, начатый несколько десятилетий назад, окончен? «Современникам или потомкам я не знаю, что сказать»?

Последнюю свою книгу Чиннов посвятил «памяти матери и отца». Их судьбы, как и судьба всей России, были изломаны трагедией семнадцатого года. Горькое детство, потеря родины, нищета и бесприютность первых лет эмиграции — вот что так хочет забыть Чиннов, любуясь «прелестями земными», посмеиваясь над «прелестями» неземными. Но десятки лет – «никак не забыть тех жалких харчевен, русских могил, "когда легковерен и молод я был”», – это написано в Подмосковье в 1992 году.

Стихи, появившиеся после «Автографа», – почти сплошь гротески. И в них часто слышится «русская тема» – фольклор, частушечные напевы, просторечье: «Было давеча, стало нонече. Пляшут ангелы, скинув онучи», «Я к родному ковылю молодцом проковыляю». Мир непонятен, абсурден, несправедлив жесток. И все же — «пошутим в подлунном мире…».

А в лирических стихах — порой такая грусть. По сдержанности и скупости выразительных средств они напоминают «парижскую ноту»: «Вы говорите, что пора кончать…» или «Ты бы хотела увидеть…» («Я это стихотворение очень люблю», — говорил Чиннов). Но за этой сдержанностью – какая сила чувств, какое жизнелюбие!

Последние из написанных Чинновым строк полны радости жизни и надежды:

Таким я его и вижу. Идет себе, не спеша, по дачной дороге. Белоэмигрант, немецкий военнопленный, член Союза русских писателей и журналистов в Париже, заслуженный американский профессор, русский поэт.