После смерти Сикста V политика римского престола снова сделала зигзаг в сторону Испании. Филипп II решил прямо вмешаться в выборы нового папы, используя то обстоятельство, что многие кардиналы имели земли в испанских владениях в Италии или просто получали пенсии от мадридского правительства. Три раза подряд испанской дипломатии удавалось добиваться избрания угодного ей папы. После кратковременного правления Урбана VII пост первосвященника перешел к Григорию XIV, который потребовал от французских кардиналов решительно порвать с королем-еретиком и обратился с призывом к французскому дворянству не оказывать поддержки Генриху IV. Более того, во Францию был направлен папский нунций Ландриано, чтобы отлучить Генриха IV от церкви, а также небольшая армия под командой племянника Григория XIV - на помощь Католической лиге. Со своей стороны, Генрих IV демонстративно объявлял о своем намерении оказывать поддержку католической религии и вместе с тем подчеркивал, что папа выступает союзником врагов Франции - Филиппа II, герцогов Савойского и Лотарингского, стремящихся расчленить страну18.
После кончины Григория XIV, а затем и его преемника Иннокентия IX (соответственно в 1591 и 1592 гг.) политический курс Рима вновь претерпел существенные изменения. На конклаве в январе 1592 года противники испанской кандидатуры одержали верх. Новый папа Климент VIII в сентябре 1595 года дал отпущение грехов Генриху Наваррскому, ставшему французским королем Генрихом IV, и признал его законным главой Франции. Отвечая испанскому послу, отговаривавшему его от этого шага, Климент заметил: «Небо радуется более одному покаявшемуся грешнику, чем тысяче праведников»'1. Вопреки позиции Филиппа в Риме явно не собирались отождествлять испанские интересы с интересами папства и католической церкви. Испанский губернатор Милана писал осенью 1597 года Филиппу II, что папа «недоволен могуществом королевства Испании» и что он «по своей природе имеет пристрастие к Франции, так как любит Беарнца как родного сына»20.
В самой Франции единственным шансом лигеров стало прямое вмешательство испанских войск из Фландрии. Вместе с тем, как писал один английский наблюдатель в Венеции, «если испанский король не сможет найти средства, чтобы вновь поставить на ноги остатки фракции Гизов во Франции, то, по общему мнению, его дела примут весьма дурной оборот»21.
Вечно сомневавшийся во всех Филипп II уже не вполне доверял и своему наместнику в Нидерландах Александру Фарнезе, герцогу Пармскому, возвратившему под власть Мадрида половину восставших провинций. Елизавета I не раз настойчиво предлагала герцогу Пармскому стать независимым государем Нидерландов, но натолкнулась на отказ22. Однако сами эти предложения могли лишь усилить подозрения Филиппа II, которые возникали у него часто и без такого серьезного повода. Александр Фарнезе считал безумием посылать армию в разгар войны с голландцами на юг Франции. 4 августа 1590 г. Филипп направил Фарнезе едва ли не самое эмоциональное в истории своей переписки письмо, в котором содержался приказ: «Вы знаете, чего я желаю. Я открыл Вам свое сердце. Чтобы удовлетворить меня, Вы должны двинуться во Францию, и Вы убедитесь, насколько я буду благодарен»23.
В августе 1590 года армия Александра Пармского начала из Фландрии поход на юг, к Парижу, который находился в руках Католической лиги и был осажден войсками Генриха IV. Испанским войскам, руководимым лучшим полководцем того времени, удалось принудить Генриха снять осаду французской столицы. В 1591 году в Париж вошли испанские войска, точнее - 4 тысячи германских и 6 тысяч швейцарских наемников. Несколько тысяч испанцев помогали лигерам обосноваться в Бретани. Они вели наступление в Провансе и Дофине, Лангедоке и Берри. Сам Александр Пармский спешно вернулся во Фландрию для продолжения войны против голландских штатов. Однако испанская интервенция так и не приобрела те масштабы, при которых она смогла бы определить исход войны. (Отметим, что как раз в это время - с 1590 по 1592 г. - резервы, которыми обладал Филипп II, были использованы для подавления восстания в Арагоне.) Генрих IV, отступив от Парижа, теперь постарался перерезать пути снабжения столицы. Особое значение приобрела в этой связи борьба за окруженный его войсками Руан. Потребовалось новое вторжение войск Александра Фарнезе в марте 1592 года, чтобы предотвратить сдачу Руана. Но это был последний успех испанцев. Уже в июне Александр Фарнезе должен был начать отступление. Некоторые из его союзников-лигеров тайно вели переговоры с Генрихом IV24. На обратном пути во Фландрию в декабре 1592 года Александр Пармский скончался от раны, полученной в одном из сражений.
Испанские действия в отношении Нидерландов, Франции и Англии оказались теснейшим образом взаимосвязанными. Филипп II был убежден, что от успеха или неудачи в подавлении голландских «мятежников-кальвинис-•тов» будут зависеть судьбы всей его политики или даже будущее христианского мира. Постепенно стало очевидным, что победы в Нидерландах нельзя достигнуть, не лишив их английской и французской помощи. А этого, '»¦ свою очередь, нельзя было добиться без торжества воинствующей католической происпанской партии во Франции и в Англии. Однако вмешательство во внутреннюю борьбу в этих странах довольно скоро превратилось из средства подавления Нидерландской революции в самоцель, точнее - в орудие утверждения испанской гегемонии под предлогом заботы о восстановлении религиозного единства и спокойствия всего западного христианства. Пожалуй, наиболее колоритной фигурой, олицетворявшей эту политику, и был уже знакомый нам дон Мендоса, посол Филиппа в Англии, а затем во Франции.
…Сменивший дона Мендосу новый испанский посол в Париже Фериа потребовал от Генеральных штатов (они были собраны в январе 1593 г. и состояли из делегатов от территорий, контролировавшихся лигой) провозглашения дочери Филиппа II королевой Франции и отмены для этого салического закона, запрещавшего женщине занятие престола. Фериа к тому же не скрывал, что инфанта выйдет замуж за эрцгерцога Альберта - брата и наследника императора Рудольфа Габсбурга. Это было слишком даже для самых рьяных лигеров. Притязания Фериа встретили быстро нараставшее сопротивление. Не нашел сочувствия и другой его план, предусматриван-ший возведение на трон герцога Карла Гиза и его одновременную женитьбу на инфанте. Было очевидно, что все предложения Фериа сводились к подчинению Франции могущественной испанской державе. Чувствуя ослабление своего влияния, Фериа безуспешно пытался силой установить власть испанцев в Париже. Дело дошло де того, что лигеры открыто выражали радость по поводу поражения, которое потерпел испанский отряд в столкновении с войсками Генриха IV25. Ряды сторонников лиги начали редеть, особенно после того, как Генрих IV в июле 1593 года вновь принял католичество. Исход военных действий вокруг Руана решил, по существу, вопрос об испанской кандидатуре на французский престол. Эта кандидатура могла пройти только при вооруженной поддержке, которой теперь лишилась26. Правда, испанцы не сразу примирились с поражением.
После убийства Генриха III «политики» во все большем числе присоединялись к Генриху Наваррскому; некоторые из них готовы были видеть его на престоле и в случае, если он сохранит свою веру, поскольку он постарается любыми средствами положить конец религиозным распрям. Однако для победы Генриху пришлось перейти в католичество, хотя, возможно, он никогда и не произносил знаменитую фразу «Париж стоит обедни». Смена религии, впрочем, ничуть не изменила нравы короля: про Генриха, который как-то раз завел интрижку с настоятельницами двух монастырей, острили, что он «спит с богородицей и сделал рогоносцем господа бога».
Смена религии Генрихом IV вызвала первоначально резкое осуждение со стороны Елизаветы, но не прекратила поддержки Англией французского короля27.
Через полгода после перехода Генриха в католичество Париж открыл ему ворота. Победа Генриха была торжеством «политиков», программу которых он вполне разделял. Победа была столь полной и окончательной потому, что продолжение гражданских войн вступило в противоречие с коренными интересами не только крестьянства и горожан, жестоко страдавших и доведенных до отчаяния хозяйственным разорением страны, но и основной массы дворянства, напуганного призраком новой Жакерии.