«День баррикад» вызвал перегруппировку политических сил во Франции. Группа «политиков» значительно более откровенно и резко выступила против лиги, осознав растущую опасность ее действий для единства и независимости Франции. Армия короля и присоединившиеся к ней войска гугенотов осадили Париж. Генрих вызвал к себе в Блуа герцога Гиза и приказал своим телохранителям убить главу лигеров. В кармане герцога нашли его письмо Филиппу II, в котором указывалось: «Для ведения гражданской войны требуются ежемесячно 700 тысяч ливров»13. В свою очередь, лигеры подослали к Генриху Ш монаха-фанатика Жака Клемана. Доминиканец сумел добиться аудиенции у короля и нанес ему смертельный удар кинжалом. На другой день, 2 августа 1589 г., Генрих III скончался.

Как отмечал в своем дневнике осведомленный очевидец событий, проповедники подняли крик, что Клеман, принявший героическую смерть, «дабы спасти Францию от тирании этой собаки - Генриха Валуа, является подлинным мучеником».. Они объявляли умерщвление короля «великим деянием господним, чудом, ярким проявлением божественного провидения», доходили до того, что сравнивали его с великими таинствами воплощения и воскресения. Этот современник приводит и длинный ряд пропагандистских памфлетов, поспешно изданных по случаю столь достославного события: «Завещание Генриха Валуа», «Речь, произнесенная нашим святым отцом о суждениях брата Клемана», «Следы чудесного божественного решения в жалкой смерти Генриха Валуа», «Мученик брат Жак из Ордена святого Доминика», «Милостью божьей осуждение жестокого тирана», «Речь к французам по случаю смерти отлученного от церкви Генриха Валуа», «Тираноубийство» и т. д.14 Одним словом, изобилие, которому могла бы позавидовать и консервативная политическая пропаганда более позднего времени.

Законным преемником последнего представителя династии Валуа был Генрих Бурбон. «Скорее умереть тысячу раз» - такими словами выразила значительная часть французской католической знати свое несогласие на передачу престола королю-гугеноту15. В Риме с печалью восприняли известие о кончине Генриха III. Однако скорбь там порождалась не столько опасениями, что французский престол перейдет к еретику Генриху Наваррскому, сколько тем, что Франция может быть передана лигерами в руки Филиппа П.

Престол первосвященника занимал с 1585 года энергичный Сикст V. Бывший пастух, пробравшийся на самую вершину церковной иерархии, с трудом переносил испанского короля, хотя, казалось бы, расстояние между Мадридом и Римом при сложности тогдашних коммуникаций должно было предохранять от таких бурных эмоций. И не эта ли полнота чувств в отношении Филиппа II побудила папу воскликнуть, узнав о казни Марии Стюарт по приказу Елизаветы: «О, счастливая королева, которая была сочтена достойной увидеть коронованную голову, падающую к ее ногам!» (Объясняя это, итальянский историк Г. Лети, живший во второй половине XVII в., ссылался на то, что у папы якобы была любовница-англичанка Энн Остон, которая состояла на службе в британской разведке и сумела расположить его к Англии. Приводится также ссылка на то, что Сикст вообще терпеть не мог тратить деньги - он скупился далее на такое близкое его сердцу дело, как попытку извести римских разбойников, и объявленные им награды за поимку бандитов заставлял платить их родственников и земляков. Тем более не хотелось Сиксту давать субсидию Филиппу II на «английское дело». От одной мысли об этом папа, по словам испанского посла, перестал спать по ночам, бил посуду за столом и ругал непотребными словами слуг.)

Временами Сикст V даже открыто объявлял о намерении отлучить от церкви… Филиппа II. После отплытия армады в беседах с иностранными послами римский первосвященник был полон пессимизма, выражая уверенность, что испанская эскадра не добьется успеха. А когда пришло известие о поражении армады, папа поспешил отказать в выплате причитавшегося с него миллиона эскудо, ссылаясь на то, что эти деньги он обязался предоставить только в случае высадки испанских войск в Англии. «Я нашел его, - с прискорбием сообщал Филиппу II 26 сентября 1588 г. испанский посол граф Оливарес, - весьма прохладным в выражении удовлетворения, когда поступают хорошие вести из Испании, и не весьма опечаленным дурными известиями оттуда. Зависть к Вашему величеству и страх расстаться с деньгами более сильно воздействуют на него, чем интересы благоденствия церкви и ревностное стремление к уничтожению ереси во всем мире»16. Но даже не столько скупость в основном определяла позицию Сикста V, сколько именно зависть папства к могуществу Габсбургов и боязнь еще большего его возрастания.

Продолжало ли папство считать для себя выгодным сохранение Франции в качестве активной участницы конфронтации с протестантизмом? Когда речь шла о самой Франции, очевидно, что коренные интересы римского престола требовали сохранения ее католической, но не более того. Как только участие Франции в контрреформации в общеевропейском масштабе выливалось в содействие великодержавным планам Габсбургов, то дело менялось. Фактически папа, как и все остальные европейские монархи, был прямо заинтересован в недопущении испанской гегемонии. Недаром Сикст V стал горячим поборником доктрины равновесия сил. «Великим христианским монархам, - заявил папа венецианскому послу, - нужен противовес, так как, если один имеет преобладание, для других создается риск, что им придется уступать во многих делах, когда он попросит об этом».

Правда, в начале своего правления Сикст, уступая испанскому нажиму и для поддержания католической партии во Франции, подтвердил отлучение лидера гугенотов Генриха Наваррского от церкви, объявил его еретиком, лишенным прав на французский престол. Однако вскоре то, что Генрих Наваррский был противником Филиппа II, стало для папы главным в отношении к руководителю гугенотской партии. Римский первосвященник стал явно строить расчеты на возвращение Генриха (во второй раз!) в католичество. (Напротив, Филиппа II как раз решительно не устраивала эта перспектива, он даже заранее объявил, что подобный шаг Генриха Наваррского будет чистым притворством и поэтому Испания в любых условиях будет сопротивляться всеми силами вступлению главы еретиков на французский престол.) Папа оказал любезный прием в Риме герцогу Люксембургскому - представителю той части французских католиков, которая приняла сторону Генриха Наваррского. Граф Оливарес резко протестовал, а Сикст V на одной аудиенции назвал представителя испанского короля «преступником, скандалистом». В ответ на требования Филиппа II извиниться папа разразился прямыми угрозами: «Его величество претендует на то, чтобы предписывать нам законы поведения! Пусть остерегается: мы его отлучим от церкви и поднимем против него народы Испании и других стран!»17.

Оливаресу пришлось уехать из Рима, но и Сикст V должен был осознать, что зашел слишком далеко, особенно когда новый испанский посол возобновил с удвоенной силой прежние претензии. Филипп II писал папе: «Ничего не удивило меня в большей степени, чем видеть Ваше святейшество дающим еретикам время пустить корни и даже не предписывающим католическим сторонникам Беарнца (Генриха IV. - Авт.) не поддерживать его. Церковь стоит накануне потери одной из своих дочерей; христианство на грани того, чтобы быть ввергнутым в пламя объединенными еретиками; Италии угрожает величайшая опасность, а мы в присутствии врага смотрим и мешкаем». Издевательски добавляя слова о своей преданности папе, испанский король писал в заключение: «Однако чем больше моя преданность, тем менее я готов согласиться на неисполнение Вами Вашего долга по отношению к богу и церкви, которые наделили Вас средствами для действия. Рискуя быть докучливым и неприятным Вашему святейшеству, я буду настаивать на том, чтобы Вы взялись за выполнение этого дела».

Испанские войска стояли в Милане и Неаполе - волей-неволей папе пришлось рекомендовать герцогу Люксембургскому покинуть Рим, а самому пойти в июле 1590 года на заключение союза с Испанией. Через месяц, 27 августа, Сикст V скончался. Ходили слухи, что он был отравлен иезуитами, недовольными явным отсутствием у папы рвения в деле контрреформации. Иезуитов, по тем же слухам, подстрекали агенты Филиппа II. «Эти испанцы убивают меня», - сказал папа за две недели до смерти венецианскому послу. Имел ли Сикст V в виду только словесные баталии с испанским послом?