Только теперь он понял, почему так он обеспокоился о ней, почему затревожилось сердце. Если честно, то всегда при виде ее у него от тоски-воспоминания о своей первой жене ныло в груди - вроде бы не похожа внешне, а напоминало... (Даже как зовут не знал - потом только узнал - Весняной). Да любит он ее - девоньку!.. Сейчас понял. Сколько бы женщин не знал - всегда помнил и любил ее - первую, и вот эту сиротку-холопку... Не смог он защитить, спасти любимую женушку с детушками, так хоть эту должен спасти... и посвятить всю оставшуюся жизнь ей - девушке-женщине, - иначе какой смысл жить ему на этом свете... Может, Бог и отворотил тогда от него смерть, а потом отвел от самоубийства, чтобы выполнить вот это предначертание?!
"Мы, мужики все равно любим только одну женщину! А эта так напоминает... - характером, движениями, походочкой... - О, Господи!.. - такая тоска сжала у него сердце, что из глаз капнули слезы. - Что это я так-то?.. Что дура-баба подумает?" - повернулся к ней и - как можно ровным голосом:
- Не знаешь, куда и кому продали?
- Кажется - купцу из Новгорода Северского... - еще что-то говорила, но Валуй не слушал. Позвал своего подпаска.
- Савел! - погладил золотистые волосы мальчика, прижал его к животу. - Прощай... Мотри не обижайся - всяко было... Так уж получается, что не могу... Пойду к боярину, пусть себе другого пастуха найдет или же холопа поставит... Нет, нет, Савельюшка, не упрашивай - не могу оставаться - надо!.. И про себя: "Эх, курицын сын!.. пропил все, как бы теперь пригодилось..."
* * *
Валуй хотел было оттолкнуть охранника-воротника, но тот, сильный, схватил его, закричал. На помощь прибежали еще двое и - бить...
- Князя мне... Надо-до-о-о!.. Да отпустите ж!.. Псы...
- Отпустите его. Кто таков? - старый, грузный мечник-меченоша (главный воевода) с десятком воев стоял около ворот.
Валуй Ирпенин встал; губы, нос в крови, левый глаз полузакрыт - опух, разлепил губы:
- Ты?!.. Сотский?.. Осакий Тур!.. Сам Бог дал мне встречу с тобой...
Воевода смотрел, стараясь вспомнить. Что-то знакомое, но очень давнишнее...
- Помнишь, ты сотским был, я - десятником?.. Великую княгиню с малым княжичем Всеволодым на Красном дворе...
- А, а!.. - из пегой бороды вдруг высветилось, заулыбалось по-доброму лицо мечника Осакия. - Десятник!.. Как тебя?..
- Валуй.
- Верно: Валушок... Где теперь ты?.. Что это с рукой-то?.. Пошли со мной, - я иду к князю своему - отправляем Михалка Юрьевича с Ярополком ставиться князьями в Ростово-Суздальскую землю - за Стриженем5 расположились... По дороге поговорим...
4
Шли весело, налегке - всё: оружие, брони, одежду - побросали на вьючных коней. Чуть выше впадения Москвы перешли вброд Оку. Как будто бы и не было позади тысячеверстного пути. Тропа-дорога пролегла по правобережью Москвы-реки... То - боры с величественными соснами, то - лога с густым чернолесьем, отдельные дубравы, липовые рощи с необъятными стволами... Удивлялись, кто впервые был в этих местах: "Какая сильная земля!" - "Не скажи, - говорил тот, кто знал. - Подзол, песок. Да торф в низинах-болотах - не то, что на Руси: чернозем - слой в рост человека". Тут дело в особой силе, если можно так сказать, в духовной силе природы и в чистоте неизгаженной земли грехами человека. Видит Бог, здесь, на этих великих лесных просторах быть великой Руси!.. Гляди, как в храме! - показал на разноцветные покачивающиеся столбы солнечных лучей, просвечивающих сквозь гигантские верхушки сосен... - А трава-то как растет на полянах, лугах!.. - Ночью шевелится - идет вверх - летом тут не бывает темени... Как только поставим Михалка, так я вернусь за семьей и своим именьем. Там, на полдень, что ни год, то - степняки, то - войны между русскими князьями.
Напротив Яузы, на этом - на правом - берегу Москвы - их встретили послы от Ростова Великого и Суздаля. На воде покачивались причаленные лодки, паром. Они подошли к Михалку и Ярополку (князья и воеводы спешились, встали порознь - каждый со своими), низко кланялись и говорили от всей земли Залесской: Ростова Великого, Суздаля и пригородов: Владимира, Переяславля, Юрьева-Польского, Дмитриева, Москвы и прочая... Преподнесли подарки - так - неценное. Один, высокий седоволосый ростовец подошел к самому Ярополку и что-то шепотом - в ухо ему. У молодого князя дернулась щека, удивленно-испуганные глаза заходили по сторонам, взглянул - и - в сторону взгляд - на старшего князя, смутился... Морщил лоб, краснея, думал. Несмело, но кивнул: "Согласен..."
Послы еще раз поклонились, поспешили к лодкам. Ярополк в три шага подошел к Михалку Юрьевичу, посмотрел в глаза ему, смутился.
- Отец, я не пойду в Москов-град, переправлюсь здесь, встану своим полком на том вон лугу. Между Яузой и Рачком, а сам - у Якима Кучкова...
- У убийцы Андрея?!..
Ярополк сильнее смутился, но отвечал теперь резко:
- Его нет там, ушел он... Ты в Москве сам говори, решай...
- Так мы не договаривались!
Но молодой князь отдавал приказания своим мечникам, чтобы те повернули растянувшийся полк на берег.
Ближайшие бояре Михалкова двора зароптали. Мечник-меченоша князя Всеволода Осакий Тур (его не узнать: помолодел, сбросил с тела), - громко, басом:
- Князь, вели остановить Ярополка, тут что-то не так... Я со своими (в стороне стояла полуторасотня - на конях, в бронях, при оружии), приведу его к тебе, - при этих словах Всеволодова дружина взбодрилась, зазвенел металл, заскрипела кожа, - ропот-шепот прошелся по рядам. Не смотря на то, что Осакий-воевода держал их в походе в большой строгости, уважали, любили его и, обученные, отважные готовы были исполнить любой приказ.
Уважали старого Осакия и Михалковы бояре, но все равно они зло повернулись и смотрели на него: "Не след, когда мы рядом, встревать с советами к князю!.."
Михалко примиренчески улыбнулся своим и воеводе, развел руками:
- Пусть идут...
* * *
Дорога-тропа отошла от берега, повиляла по красному бору, спустилась в луговое чернолесье - открылся луг - Замоскворечье, река Москва, левый (северный) ее берег; на остроугольной возвышенности, образованной впадением Неглинной в Москву, на юго-западном углу, как игрушечный, виднелся городок - с деревянным рубленным градом на валу, - с большим посадом (для такого городка) внизу на берегу Неглинной и вдоль Москвы-реки и вверх до бора.
На том берегу их ждали. Увидели, закричали, замахали руками, послали лодки, два парома.
Михалко (из-под ладони - мешали солнечные блики, прыгающие по воде, - слепили глаза) - пока приближались встречающие: бояре, церковники в ризах, московская дружина... - смотрел изумленно на город. Как выросла Москва! Ведь в 1153 году, когда (с апреля по октябрь) строили "град", то внутри, за стенами, было всего несколько хором, да небольшая рубленая церквушка, а посада не было. Прошло 21 год и вон какая стала Москва... И место-то удачно выбрал отец: на месте древнего мерянского городка, которые в свою очередь облюбовали берлогу медведицы - по-мерянски: "Маска-Ава - Медведь-Мать (в марийском словаре - то же самое)... Вот почему медведь - символ Москвы.
Взади все ползла-выползала дружина. Шли по двое, всадники по одному. Ровный шелест-треск сотен ног, копыт, перекрывали отдельные голоса - говор, смех, выкрики, - стук-бряк чего-то, хотя все было хорошо уложено в торбы, в мешки и привязано чересседельниками к спинам извозных...
Вдруг (Михалко явно различил) этот - в общем-то, монотонный, обычный - шум идущего войска изменился. Он повернулся в седле - посмотрел назад.
Сбоку, вдоль колонны войск мчались, обгоняя ("Себе шею или ноги коням сломают!" - тревожно застукотило сердце, мелко задрожали руки), три всадника - луки на спинах, в руках короткие копья. Вот они вылетели на луг и - галопом к Осакию Туру. Не доскакав метров десять, скатились с седел, держа в одной руке копье - в другой повод, подбежали к воеводе и все враз что-то возбужденно заговорили, показывая копьями на реку.