CCCXLII. Гнею Помпею, в Брундисий

[Att., VIII, 11d]

Формийская усадьба, 27 февраля 49 г.

Император Марк Цицерон шлет привет проконсулу Гнею Великому.

1. После того как я послал тебе письмо, которое было вручено тебе в Канусии, у меня не было никакого предположения, что ты ради государственных целей намерен пересечь море, и была большая надежда, что произойдет так, что мы в Италии сможем либо установить согласие, что мне казалось самым полезным, либо с высшим достоинством защищать государство. Между тем, пока мое письмо еще не было тебе доставлено, я, узнав о твоем намерении из тех поручений, которые ты дал Дециму Лелию для консулов, не ждал, пока твое письмо будет мне вручено, и спешно, вместе с братом Квинтом и нашими детьми, выехал к тебе в Апулию.

2. Когда я прибыл в Теан Сидицинский, твой друг Гай Мессий и многие другие сказали мне, что Цезарь совершает переход в Капую и в этот самый день остановится в Эсернии. Конечно, я был взволнован, ибо считал, что если это так, то мне не только перерезан путь, но что сам я уже захвачен. Поэтому я тогда выехал в Калы, чтобы находиться именно там, пока мне не сообщат с достоверностью из Эсернии о том, о чем я слыхал.

3. Но вот мне, когда я был в Калах, приносят копию твоего письма, которое ты послал консулу Лентулу1535. В нем было написано, что за двенадцать дней до мартовских календ тебе было доставлено письмо от Луция Домиция (копию его ты вписал ниже), причем ты писал, что для государства очень важно, чтобы все силы при первой же возможности собрались в одно место и чтобы он оставил в Капуе достаточный гарнизон. Прочитав это письмо, я составил себе то же мнение, что и все остальные, — что ты со всеми силами прибудешь под Корфиний, куда я считал для себя путь не безопасным, раз Цезарь стоял лагерем под городом.

Во время самого напряженного ожидания я одновременно услыхал о двух событиях: и о том, что произошло в Корфинии1536, и что ты начал переход в Брундисий. И в то время как ни для меня, ни для брата не было сомнения в том, что мы должны устремиться в Брундисий, многие, кто приезжал из Самния и Апулии, советовали нам остеречься, чтобы не быть захваченными Цезарем, ибо он, выступив в ту же местность, куда мы направлялись, должен был прибыть туда, куда стремился, даже быстрее, чем могли бы мы. Раз это было так, ни я, ни мой брат и ни один из друзей не согласились допустить, чтобы наша необдуманность повредила не только нам, но и государственному делу, особенно когда мы не сомневались, что даже если бы поездка была для нас безопасной, мы все-таки уже не можем догнать тебя.

4. Тем временем я получил твое письмо, отправленное из Канусия за девять дней до мартовских календ, в котором ты склонял меня к скорейшему приезду в Брундисий. Получив его за два дня до мартовских календ, я не сомневался, что ты уже достиг Брундисия, и видел, что путь туда для меня совсем отрезан и что я взят в плен совершенно так же, как те, кто был в Корфинии. Ведь я считал, что оказываются в плену не одни только те, кто попал в руки вооруженных, но равным образом те, кто, будучи отрезан от областей, оказывается между гарнизонами и вражескими войсками.

5. Хотя это и так, я прежде всего чрезвычайно хотел бы всегда быть с тобой; это я вполне доказал тебе, когда отказывался от Капуи. Я сделал это не ради того, чтобы избегнуть бремени, но потому что видел, что тот город нельзя удержать без войска, а я не хотел, чтобы со мной случилось то, что, к моему прискорбию, случилось с храбрейшими мужами1537. Но раз мне не удалось быть с тобой, то как бы я хотел быть извещенным о твоем решении! Ведь я не мог дойти до него путем догадок, потому что предполагал, что угодно, но только не то, что дело государства не сможет устоять в Италии под твоим водительством. И даже теперь я не порицаю твоего решения, но оплакиваю судьбу государства, и если я и не понимаю, что ты преследовал, то от этого я не менее уверен в том, что ты все совершил только из высших соображений.

6. Каким всегда было мое мнение, во-первых, о сохранении мира даже на несправедливых условиях, во-вторых, насчет Рима (ведь насчет Италии ты никогда ничего не открывал мне), ты, полагаю я, помнишь. Но не настаиваю на том, что мое решение должно было оказать влияние; я последовал твоему, и это не ради государства, в спасении которого я отчаялся, которое и теперь поражено и не может быть возрождено без губительнейшей гражданской войны, но я к тебе стремился, с тобой жаждал быть и не пропущу этой возможности, если только она представится.

7. Я хорошо понимал, что во всем этом деле я не удовлетворяю людей, жаждущих сразиться; прежде всего я объявил, что ничего так не хочу, как мира, — не потому, что боюсь того же, чего и они, но потому, что считаю это более легким, нежели гражданская война. Затем, когда война была начата, я, видя, что тебе предлагают условия мира и получают от тебя почетный и благожелательный ответ, держался своего образа мыслей, который, как я полагал, ты, по своему расположению ко мне, должен был легко одобрить. Я помнил, что я единственный, кто за свои величайшие заслуги перед государством вынес тяжелейшие и жесточайшие мучения1538, что я единственный, кто — если и оскорбил того, кому тогда, когда мы уже были в строю, тем не менее предлагалось второе консульство и славнейший триумф1539, — был готов испытать те же сражения, так как в моей личности, по-видимому, всегда было нечто привлекательное для нападок бесчестных граждан1540. И я предположил это не ранее, чем это было мне открыто объявлено, и я не столько испугался этого на тот случай, если бы это пришлось испытать, сколько счел нужным отклонить, — в случае если бы мог с честью избегнуть.

8. Ты видишь, каким недолговечным в то время, когда была надежда на мир, было мое суждение. Возможность дальнейшего отняли обстоятельства. Но тем, кого я не удовлетворяю, я с легкостью отвечаю: ведь ни я никогда не был большим другом Гаю Цезарю, чем они, ни они — большими друзьями государству, чем я; различие между мной и ими следующее: хотя и они честнейшие граждане и я не чужд этой славе, я предпочел разрешение посредством соглашения, чего, как я понял, хочешь и ты, они же — оружием. Так как победило то суждение, я, разумеется, приложу все усилия к тому, чтобы ни государство не ставило мне в упрек отсутствие гражданской преданности, ни ты — дружеской.

CCCXLIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., VIII, 12]

Формийская усадьба, 28 февраля 49 г.

1. Гноетечение из глаз беспокоило меня даже больше, чем раньше. Однако я предпочел продиктовать это письмо, но не отпускать Галла Фадия, глубоко расположенного к нам обоим, совсем без письма к тебе. Правда, накануне я написал тебе, как только мог, то письмо, в котором пророчество1541, хотелось бы мне, — ложное. Но причина этого письма не только в том, чтобы не пропустить дня без того, чтобы не отправить письма тебе, но также следующая, более законная: упросить тебя затратить некоторое время, для чего тебе потребуется его очень немного, — я очень хочу, чтобы твои соображения стали для меня ясными, чтобы я понял их до конца.

2. Я сохраняю полную свободу действий; не упущено ничего, что не имело бы разумного оправдания, не только вероятного. Ибо я, во всяком случае, не совершил оплошности ни тогда, когда я избегая не только позора трусости, но также подозрения в вероломстве, не хотел принять неподготовленную Капую, ни когда я, после сообщения условий мира Луцием Цезарем и Луцием Фабатом, остерегся оскорбить того, кому Помпей, уже вооруженный вооруженному, предоставлял консульство и триумф1542.