CCCCLXXIII. Луцию Папирию Пету, в Неаполь

[Fam., IX, 20]

Рим, начало августа 46 г.

Цицерон Пету.

1. Твое письмо доставило мне удовольствие вдвойне: и потому, что сам я посмеялся, и потому, что понял, что ты уже можешь смеяться; а то, что ты наделил меня яблоками, как шута-задиру2306, меня не огорчило. Скорблю об одном — что я не мог приехать в ваши места, как я решил: ведь у тебя был бы не гость, а лагерный товарищ. И что за муж! Не такой, которого ты обычно насыщал закуской2307: я сохраняю голод нетронутым до яйца; поэтому дело доводится вплоть до жареной телятины. Те мои качества, которые ты обычно хвалил ранее — «О сговорчивый человек! О не тяжкий гость!» — пропали. Теперь я отбросил всю свою заботу о государстве, помышления о высказывании мнения в сенате, обсуждение дел; бросился в лагерь своего противника Эпикура; однако не ради нынешней заносчивости, но ради той твоей пышности — я имею в виду прежнюю, — когда ты располагал деньгами для трат; впрочем, ты никогда не владел большим числом имений2308.

2. Поэтому подготовься: ты имеешь дело и с прожорливым человеком и с таким, который уже кое-что понимает; ты ведь знаешь, как заносчивы поздно научившиеся. Тебе следует отучиться от своих холодных кушаний и артолаганов2309. Я уже обладаю такой значительной долей искусства, что почаще осмелюсь звать твоего Веррия и Камилла2310 — что за утонченность у этих людей, что за изящество! Но оцени дерзость: даже Гирцию дал я обед, но без павлина2311; в этом обеде мой повар сумел воспроизвести все, кроме горячего соуса.

3. Вот какова, следовательно, теперь моя жизнь: утром я приветствую дома2312 и многих честных мужей, хотя и печальных, и нынешних радостных победителей2313, которые, правда, относятся ко мне с очень предупредительной и очень ласковой любезностью. Как только приветствия отхлынут, зарываюсь в литературные занятия: или пишу или читаю; даже приходят послушать меня, словно ученого человека, так как я несколько ученее, чем они; затем все время отдается телу2314. Отечество я уже оплакал и сильнее и дольше, чем любая мать единственного сына. Но если любишь меня, береги здоровье, чтобы я не проел твоего состояния, пока ты будешь лежать; я ведь решил не щадить тебя даже больного.

CCCCLXXIV. Титу Фадию Галлу

[Fam., VII, 27]

Рим, 46 г.

Цицерон шлет привет Титу Фадию Галлу2315.

1. Удивляюсь, почему ты меня обвиняешь, когда тебе не дозволено это делать. Будь это дозволено, тебе все-таки не следовало бы. «Ведь я уважал тебя во время твоего консульства»2316. И ты говоришь, будет так, что Цезарь тебя восстановит. Многое ты говоришь, но тебе никто не верит. Народного трибуната ты, по твоим словам, добивался ради меня. О, если бы ты всегда был трибуном! Ты не искал бы никого, кто бы вступился2317. Ты говоришь, я не осмеливаюсь высказать свое мнение. Будто бы я ответил тебе недостаточно смело, когда ты беззастенчиво просил меня.

2. Пишу это тебе, чтобы ты понял, что в том самом роде, в котором ты хочешь что-то значить, ты — ничто. Если бы ты высказал мне свое неудовольствие по-дружески, я бы с удовольствием и легко обелил себя перед тобой; ведь то, что ты совершил2318, не неприятно мне; но то, что ты написал, — тягостно. Однако меня сильно удивляет, как это я, благодаря которому прочие свободны2319, не показался тебе свободным. Ведь если то, что ты мне, по твоим словам, сообщил2320, было ложным, то в чем я перед тобой в долгу? Если истинным — ты наилучший свидетель тому, в чем передо мной в долгу римский народ2321.

ПИСЬМА 46—44 гг. ДИКТАТУРА ГАЯ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ

CCCCLXXV. Манию Курию, в Патры (Ахайя)

[Fam., VII, 28]

Рим, август (?) 46 г.

Марк Цицерон шлет привет Курию2322.

1. Помню, мне казалось, что ты поступаешь неразумно, живя именно с теми2323, а не с нами: ведь пребывание в этом городе2324 (правда, когда это был город) соответствовало твоей человечности и любезности гораздо больше, чем весь Пелопоннес, не говоря уже о Патрах. Теперь, наоборот, мне кажется, что ты и многое предвидел, когда ты, при почти безнадежном положении здесь, переехал в Грецию, и что в настоящее время ты не только разумен, раз тебя здесь нет, но даже счастлив. Впрочем, кто, будучи сколько-нибудь разумен, теперь может быть счастлив?

2. Но я достигаю другим способом почти того же, чего ты, которому это можно было, достиг пешком, чтобы быть там,

(прочее ты знаешь): ведь всякий раз, как я выслушаю приветствия друзей2326, что происходит даже при большей многолюдности, чем бывало обычно, оттого что они, по-видимому, в гражданине с честным образом мыслей видят как бы белую птицу2327, я удаляюсь в библиотеку; благодаря этому я создаю труды, важность которых ты, пожалуй, оценишь. Ведь из этого одного твоего разговора, когда ты у себя дома укорял меня за мою печаль и отчаяние, я понял, что ты не находишь в моих книгах2328 моего духа.

3. Но, клянусь, я и тогда оплакивал государство, которое — не только за его услуги мне, но и за мои ему — было мне дороже жизни, и теперь, хотя меня утешает не только рассудок, который должен оказывать величайшее действие, но также время, которое обычно врачует даже глупцов, я все-таки скорблю из-за того, что общее дело настолько распалось, что не остается даже надежды, что когда-либо станет лучше. Однако и теперь вина не того, в чьей власти всё2329 (разве, пожалуй, именно этого не должно было быть), но одно случайно, другое даже по нашей вине произошло так, что о былом не следует жалеть. Надежды, как вижу, не осталось никакой. Поэтому возвращаюсь к вышесказанному: ты покинул это разумно, если преднамеренно; счастливо, если случайно.