При встречах я повторял одно и то же: «Тебя били? Ты признался, что был шпионом?» Он отвечал коротко: «Нет. Нет».
Так же уклонялся Гирш от моих расспросов и тогда, когда я был у них в гостях в Израиле. Помню, Ривка готовила нам очень вкусное блюдо — маленькие кусочки картофеля, по-особому обжаренные вместе с маленькими же кусочками курицы. Я задавал вопросы. А он все так же твердил: «Нет!»
Впрочем, он чуть-чуть рассказал о другом. В самом начале, еще в Вильнюсе, он сидел в камере со знаменитым философом Карсавиным. Они не скрывали друг от друга ничего».
___________________
Я припоминаю все это, когда иду к Ошеровичу. Вот и нужный мне дом. Скромная квартира — типичная советская малометражка. Две проходные комнаты, маленькая кухня. Потрепанная мебель. Стеллажи с книгами. Два старых человека, которые — по привычке? — сдержанны и — одновременно — гостеприимны.
Когда я начну разговор об й, они оборвут:
— Спасибо. Мы все о нем знаем.
И добавят вежливо:
— У нас регулярная переписка.
Штрихи к портрету антисемита
Портрет этот возникает в наших разговорах с й не случайно. Скажу сразу: в портрете отсутствуют полутона.
«Конечно, — рассуждает й, — из-за антисемитизма пролиты реки крови. Тем не менее не надо думать о какой-то особой ненависти человечества к евреям. Известен закон: организм отторгает чужое. Люди инстинктивно отталкивают все, что привостоит им — стиль, образ жизни, характер мышления. Так везде и всегда. А евреи в течение тысячелетий жили в диаспоре. Были чужими…
Конечно, над чужим смеются. Глядя, как кто-то поглощает не знакомую нам пищу, мы подавляем в себе улыбку. Блюдо же совсем экзотическое вызывает протест. Незнакомые обряды рождают подозрение… И только интеллигент задает вопросы: как? почему?
Среди интеллигентов тоже бывают антисемиты? Значит, это не интеллигенты».
____________________
Противоречие, которого й не замечает. Согласно его логике антисемитизм изживет себя, если все евреи соберутся на земле обетованной. Однако ведь й — за вечную диаспору. Значит, и за вечный антисемитизм?
_____________________
В его последней пьесе тоже есть портрет антисемита. Но портрет этот гораздо многомернее, сложнее. й не повторяет здесь расхожие, пусть и верные, слова.
Последняя пьеса
Солгу, сказав: с этой пьесой й мучился больше всего. Так — с каждой его пьесой. А он их написал в пору нашего знакомства две, да одну не закончил.
Не закончил — именно эту.
Говорю в прошедшем времени: й перестал уже работать над пьесой. Все происходит так, как он предупреждал. Доктор Сидерайте подтвердила недавно: состояние здоровья й резко ухудшилось (20 сентября 95 г.)
_____________________
ГОЛОС КЛЕНА. Замысел возникает, что называется, на моих глазах. В письме Асе, где й размышляет о литовско-еврейских отношениях, меня останавливает образ дерева: «Клен! Какой красивый! Какая величественная крона!»
Клен растет в небольшом литовском поселке — во дворе дома, куда й приводит поиск убийцы отца.
й кажется: клен вырос, «напоенный отцовской кровью!.. Вернувшись в Вильнюс, едва ли не каждую ночь я слышал отцовские хрипы и ясно представлял себе, что, невзирая на все законы природы, его кровь сопротивляется, не хочет уходить в землю»… И вот кровь отца «задела чуть увядшую веточку и напитала ее».
Так и выросло дерево.
__________________________
Неожиданная идея: письмо й хотят читать со сцены. Звонки актеров, несколько визитов к нему режиссера. Сначала удивляюсь: история театра знает не так много примеров, когда публицистический текст разрастается в пьесу, спектакль. Но оказывается, и здесь не все просто: режиссер предлагает й написать сценарий. Герой должен вести диалог с…кленом.
й советуется со мной: насколько такой сценический ход логичен? Интересен ли?
______________________
В течение нескольких дней стараюсь рассеять его сомнения. Напоминаю: то, что голос дерева может быть «убедителен» для читателя и зрителя, в XX веке доказали многие писатели. Например, латиноамериканцы. Тот же Габриэль Гарсиа Маркес. Мои доводы бьют в одну точку, все в ту же: й должен работать, работа продлит его жизнь.
_________________________
ОЧКИ И БОТИНКИ. Единственное, что точно знает й о судьбе своих родных, — некоторые подробности убийства отца.
«…Эти месяцы после моего возвращения с фронта были тяжкими. Никто ничего не мог мне рассказать. Что делать? Вдруг одно имя мелькнуло в памяти: Ионас Кайрис.
Да, да! Именно этот человек поможет мне! Я помнил Кайриса с детства. Он был торговым партнером отца — продавал на каунасском рынке вязаные кофты, выпускавшиеся на нашей фабрике. Кайриса мы все очень любили. Его порядочность была не показной. Глубинной. Приезжая в Калварию, он останавливался у нас. Днем непременно отправлялся в костел.
Я нашел Кайриса легко. В том самом доме, где не раз бывал раньше.
Он и в самом деле рассказал немало. Оказывается, узнав о начале войны, родители собрали в повозку свои пожитки и отправились в Каунас. Ко мне. Они не подозревали, что меня уже нет в городе.
В Каунасе появилась одна только мама. Она стояла перед Кайрисом — рыдая, держа в руках отцовские ботинки и очки.
Их остановили по дороге, возле городка Казлу-Руда. Люди с белыми повязками приказали занести вещи в какую-то избу. Потом отвели отца вглубь двора. Мама услышала выстрелы. Ей даже не разрешили подойти к телу мужа. Через несколько минут отдали ботинки и очки.
Мама точно описала Кайрису место. Так точно, что я легко нашел его потом. Спутать было нельзя. Деревенька упиралась в шоссе. А других рядом не было. И дом возле дороги по-прежнему стоял в одиночестве.
Мама? Прожив несколько недель у Кайрисов, она попала в гетто. Кайрисы приносили ей туда пищу — в условленное место, к забору. Однажды мама у забора не появилась…»
________________________
В прошлом у них много общего — у автора и его героя. А настоящее?
Господин Биндер приехал в Литву из Израиля. Он привез с собой те самые старые ботинки — чтобы поставить их туда, где отца застрелили. Не забыл и очки — через них отец в последнее мгновение увидел небо.
_______________________
ТЕМА ВОЗМЕЗДИЯ. Всегда ли необходимо оно?
«В конце концов, человеку за все воздает сама жизнь». й снова приближается к этой истине, встретив убийцу отца.
Жалкий старик, в теле которого разрастается опухоль, а еще раньше разросся страх; сопливая малышка на руках («последняя радость»); скороговорка, за которой легко открывается именно это — возмездие жизни: «С той поры и началось…»
А еще й слышит голос клена, отцовского клена: «…Оставь в покое этого человека, забудь на этот раз про сыновний долг…Так Господь устроил этот мир — что предано земле, должно быть забыто».
й подходит здесь к главному. Может быть, к самому больному для себя: «…Ночами отцовский клен снова и снова рассказывает мне ту особенную правду о многовековой истории нашего народа, которую мне вбивал в голову учитель гимназии Шульгассер, то, о чем я потом читал, думал и заложил себе глубоко в сердце: невзирая на непрекращающиеся вековые преследования, погромы и геноцид — мы ПРОЩАЕМ! Ненависть к злодеям, хотим мы этого или нет, незаметно для нас тает и пропадает…Некоторые с досадой скажут, что простить такое — значит, унизить себя. Но история евреев доказывает: это, напротив, — не слабость, а сила, которая позволила евреям дать мировой культуре, цивилизации те неисчислимые богатства, которые она дала».
_________________
Первая часть пьесы напечатана в газете «Шяурес Атенай» («Северные Афины»).
й опять далеко ушел от своего замысла! Вот что хотел он когда-то поставить в центр пьесы: сын ищет убийцу отца; долгие и тоскливые беседы человека с деревом, которое было свидетелем преступления.