— Прости, правда! Ведь ничего ужасного не случилось!

Прикинуться дурой, мол, о чем ты толкуешь, какая слежка, ничего не знаю? Не поверит, только ещё больше обозлится. А если убедительно прикинуться? Тактически выгодно, пусть держит за идиотку… Не могу! Лопну от злости, через минуту сама себя выдам…

— Ладно, Валя, кончай каяться. Взрослые люди, понимаем — работа есть работа и не надо выискивать в ней личные обиды. Объясни Евгению Борисовичу, что я больше «Татьяной» не занимаюсь и следить за мной нечего, даже с самыми благими намерениями. В конце концов, взрослой женщине может быть неудобно, когда кто-то посторонний знает каждый её шаг, сама прекрасно понимаешь…

От такого намека Валентину передернуло — ничего, стерпишь, а любить меня ты и так не любишь. И я продолжила, как ни в чем не бывало:

— Лучше расскажи про знакомых. Как дела в конторе?

Вздохнула с облегчением, можно переключиться на нейтральную тему:

— А что в конторе? Была когда-то контора, а теперь из прежних только мы с Лавруком остались… Галка ушла главбухом куда-то. Еще в сентябре. Шварц уволился через месяц после тебя… Правда, по-хорошему ушел, пояснения к программам оставил, можно работать…

Лаврук — это директор ИФЦ, манохинский дружок с комсомольских времен. Не знаю, был ли он в чем-то замешан, думаю, вряд ли. Не та голова. А Галочка — бухгалтерша наша. Правильно сделала, что ушла, порядочному человеку в этом клоповнике делать нечего…

— И как, взяли нового компьютерщика?

— Взяли. Ни то, ни се… Вроде и знает дело, но… Сразу порядок начал наводить. Нас барахольщиками назвал — за каталоги. Не доверяете, говорит, машине…

— Ну, эту песню мы уже слышали…

Э, а Валечка-то чуть расслабилась, даже чуть улыбнулась. Поверила в мою доброту?

— Анечка, — продолжала свою сагу Валентина, — замуж вышла. За араба из Алжира. Где подцепила, не знаю…

— Во влипла! Уже уехала?

— Нет пока. Ему ещё год учиться.

— Богатый хоть?

— Вроде. Машина, квартиру снял…

— Ну, этого она и хотела…

Анечка, секретарша наша, неискушенное дитя природы. Все никак не могла в толк взять, чего это Ира из борделя сбежала — работа за границей, и заработок хороший. «Я, — говорила, — и сама бы пару лет поработала»… А что ж это Валентина Юльку не вспоминает, мою напарницу?

— Юля работает пока. Но полдня всего. Дениску в школу водить надо. А бабушка отказывается… Толком не знаю, почему. По-моему, после той истории с метро боится его из дому выводить.

Ну да, Юлина мама куда-то с ним ехала, а мальчика толпа с платформы столкнула, еле успели вытащить перед поездом…

— Поня-атно…

Понятно мне, что ваш рабовладельческий бизнес накрылся. Кто же их уговаривать будет, дур молодых? Раньше мы с Юлькой, дуры старые, этим занималась, а Валентина своим авторитетом психолога добавляла убедительности нашим советам. А теперь — меня нету, Юлька перешла на полдня… Неужели сама стараешься? Или папочка не разрешает? А почему, собственно, не разрешает, мы ведь так и не разобрались, была ли это детская самодеятельность или он замешан с самого начала…

Пауза затягивалась. Валентина учуяла, повернула разговор на совсем безобидную тему:

— Слушай, классная малина у тебя… Совсем как свежая!

— А это я из «Бурды» рецептик списала. Могу поделиться.

— А можно?

Нет, определенно, Валентина сегодня совсем какая-то не такая. Конечно, не по своей воле человек действует, вот и все. Это же сразу видно — сидит как деревянная. Смотрит на меня очень внимательно, настороженно.

Я, правда, тоже так смотрю. Но у меня есть для этого причины, в конце концов, не за ней, а за мной следили. А теперь извиняются. А интересно, знает Манохин или не знает, что Валентина ко мне пошла?

Продиктовала я ей рецепт, и на этой мирной и невинной ноте она собралась уходить. Держать не буду. Как говаривали древние греки, «не длите неприятное».

— Пойду я, Асенька. Выздоравливай.

— Спасибо. Лавруку привет передавай.

И все же не выдержала госпожа психолог, уже возле самой двери спросила:

— Так ты не сердишься больше, Ася?

Я отрицательно покачала головой и закрыла за Валентиной дверь.

«Сердишься»… Слово-то какое интересное нашла. Да нет, я не сердилась и не сержусь. Я злилась и злюсь. А ещё просчитываю варианты: кто её послал и зачем. Потому что слепому видно было, что идти сюда ей не хотелось. А пришлось. И заставили такие обстоятельства, которые намного сильнее какой-то там моей злости и её нехотения.

То-то Валька не в себе. Ох, боюсь, не скоро она забудет свое унижение, рано или поздно этот её приход мне боком выйдет…

Похоже, я, как ни остерегалась, все-таки села на гадюку.

Только первые несколько ступенек Валентина прошла неспешно. А потом сбегала все быстрее. И жалела, что невысоко Аська устроилась.

Может, отец сто раз прав, но до чего ж тошно было извиняться перед этой сучкой! Господи, какое унижение!

Весь разговор Валентина Дмитриевна продумала заранее, отшлифовала, даже для себя самой сделала убедительным и логичным. Тщательно отрепетировала — и провела строго по плану. Но сейчас дала волю обиде и гневу, и старательно разыгранная роль незаметно начала представляться ей самой её подлинными и искренними чувствами.

«А я еще, дура, оправдание ей искала, что не для своего интереса работает, что хочет мужику своему угодить… Да кому бы она угодить ни хотела!.. Елки-палки! Тоже мне! Я там перед ней дуру из себя корчу, а она молчит, словечка лишнего не проронит. Горло у неё болит, видите ли! Извинила — как в лицо плюнула!

Да кто ты такая, чтобы перед тобой извиняться! Подумаешь, неописуемая красавица! Да пускай хоть три Слона тебя защищают! За этот разговор, за мое унижение ты ещё заплатишь!..»

Где-то на полпути в родную контору Валентина взяла себя в руки и наконец смогла не психовать, а хладнокровно анализировать встречу. Конечно, ничего Аська не простила и верной подругой вмиг не стала. А ты что, на это рассчитывала? Прекрасно знала, за чем идешь — не получить прощение, а формально оправдаться. Чтоб не было у Слона повода высказывать претензии к отцу и к ним с мужем. И весь разговор был не для Аськи, а для Слона. Так чего нервничать?

А того нервничать, что сама — старая дура, с одного раза ничему не научилась. Прекрасно знала, Аську вокруг пальца не обведешь — но надеялась. А на что надеялась? Если Аська смогла все махденское дело просечь, то ей твои извинения видны насквозь и ещё на метр в землю… Ведь предупреждали же: нельзя, оставь в покое…

Ах, какого дурака Манохин свалял! Сказано же, «не трогай г…., не будет вонять». Тронул, идиот — и теперь пришлось снова встретиться, напомнить о себе.

А она сидела, молчала и вычисляла. Всю дорогу. Оценивала, взвешивала, старалась разгадать, в чем дело. Положим, пока что разгадывать нечего, нет никакого конкретного дела — но все равно, Аська четко поняла, что та история ещё не окончена. И вот это — главный проигрыш в сегодняшней встрече.

Ох, по-другому надо было говорить, по-другому! Разыграть страх, валяться в ногах, совать деньги, по-настоящему унижаться, плакать, кричать «бери последнюю рубашку, только спаси от Слона!» Тогда, может, и поверила бы.

А так — одни потери: напомнила о себе с Манохиным и дала понять, что счета ещё не сведены. Короче, открыто предупредила. И не удивляйся, если Аська теперь ответные меры начнет принимать… А та видеокассета, между прочим, ещё где-то лежит. Допустим, пока Слон свой процент получает, она и будет лежать. Но Аська-то никакого процента не получает, её ничто не сдерживает, может опять в дела фирмы полезть.

Вот это — самое противное. Неизвестно, с какой стороны ждать удара. Ничего нельзя предугадать — и предотвратить.

Но тогда где же выход?

Ну почему нет на земле справедливости? Каждый день с кем-нибудь случаются несчастья, вон, мэра самосвалом убило, а эта ходит как ни в чем не бывало, горло простудила — и все её горести…