Никому не сосчитать, скольких лет жизни стоила ему одна только история с налогами. Чураев — город-донор. Большой научный и промышленный центр, а заводы и институты, в отличие от бизнесменов, не научились увертываться от уплаты налогов, и львиная доля собранных средств уплывала в столицу, на поддержание областей более хилых, зато политически горластых. И вот свежевыбранный мэр улетает в столицу и, неизвестно уж какими путями, добивается уменьшения этой самой львиной доли. Так у него появилась возможность что-то сделать за счет городского финансирования.

Чуть не каждый выступающий вспоминает третью линию метро и самодельные троллейбусы. Может, не так и много значат эти троллейбусы сами по себе, но открыто показывают: шевелите мозгами, придумайте что-то действительно нужное для людей — и поможем, и поддержим…

И вдруг Колесников больно стиснул мне руку.

Председательствующий объявил, что от имени кавказских беженцев, которых приютил город Чураев, выступит глава землячества Алан Александрович Арсланов.

К микрофону подошел высокий, красивый, наверное, сильный мужчина, немного похожий на Абдуллу из «Белого солнца пустыни». Говорил он со слезами в голосе, по-кавказски цветисто, но почти без акцента. Он прощался с погибшим мэром, благодарил его лично и всех горожан за сердечное тепло, за предоставленный кров, за сочувствие и помощь. Нигде больше, ни в каком другом городе так много не делалось для поддержки обездоленных людей. Стольковнимания уделялось — и квартиры, и материальная поддержка, и рабочие места, и школы для детей…

В голосе Арсланова звучали ноты искреннего горя — а я не могла ничего с собой поделать, я не верила, что человек, испытывающий искреннее горе, может говорить так красиво и витиевато…

И, заглушая отрепетированные фразы Арсланова, звучала в ушах дурацкая фраза Сережки Шварца: «Убийца всегда является на похороны жертвы».

Борис Олегович Дубов смотрел на экран — и презрительно кривился. Дешево, дешево, господин Арсланов! И модное черное пальто до пят, и черные пальто охраны — все дешевка… Пой, ласточка, пой!.. Недолго осталось. Это тебе не кавказское застолье, тут витийство твое недорого стоит. Зарвался, наглец, рано себя князем почувствовал… Ишь, разговорился, «беженец»! Жулик ты мелкий, шпана, а туда же — «крестным отцом» себя вообразил! Ладно, почирикай, пока не понял, в каком дерьме по уши сидишь…

Сам Дубов на гражданской панихиде не появился. Подождал, пока тронется от мэрии траурный кортеж, плеснул себе в рюмку джина «бифитер», молча помянул покойного. Велел подать «жигули», сел рядом с Антоном, негромко сказал:

— На второе городское, и езжай по Кобзаря — по Грушевской сегодня не пробиться.

Незаметно для всех, в самом хвосте процессии, появился на кладбище, прошел, затерявшись в траурной череде, в последний раз посмотрел в лицо Коваля, попрощался без слов и, не дожидаясь, пока снова взвоют трубы и грохнут холостые залпы салюта, поехал на Вересаевскую, помогать с поминками.

Анатолий был уже на месте, сумки с провизией и спиртным поднял в квартиру, сейчас под руководством прилетевшей из Новосибирска Евгении Степановны, свояченицы покойного, двигал столы — готовили поминки для самых близких.

Дубов вытер ноги, повесил плащ, прошел в квартиру. Поздоровался со свояченицей. Та уже видела его в доме позавчера, признала за своего.

— Как Жанна Степановна, как Наташа?

— Держатся — все-таки пятые сутки уже. А на панихиду с ней пошел мой муж, и доктор там…

Дубов покивал, огляделся по сторонам, принялся нарезать хлеб. Тут же возник рядом Анатолий.

— Да что ж это вы, Борис Олегович, давайте я.

— Открывай консервные банки — и посматривай по сторонам, сегодня кто угодно в дом войти может…

В седьмом часу Дубов решил, что пора уходить. Вдова и дочь покойного Коваля действительно держались неплохо, гости вели себя чинно…

Дубов вспомнил девятины Ланского и досадливо покрутил головой — там затесался среди гостей мужичок, сосед, что ли, уже в изрядном подпитии, который все порывался взять на себя обязанности тамады, но, похоже, не помнил, что происходит — то ли свадьба, то ли именины. Кончилось тем, что сидящая рядом дама (как можно было понять из её разговоров, сожительница мужичка), десять раз извинившись перед хозяевами, увела тамаду, который на лестничной площадке разразился песней.

Но тут, слава Богу, случайных людей не было…

Однако Жанна Степановна, заметив маневр Дубова, вышла с ним в коридор.

— Борис, задержитесь на пару минут, мне нужен совет.

Провела в спальню, притворила дверь и достала из шкафа, из-под постельного белья, конверт.

— Посмотрите.

В конверте лежали три тысячи долларов сотенными бумажками и записка:

— Это принесли сегодня днем с корзиной цветов и отдали Жене. Какой-то мужчина. Борис, я не понимаю… Вы же знаете, у нас никогда не было больших денег, Саша просто не имел возможности дать кому-то в долг такую сумму…

Для Жанны Степановны было естественным обратиться за советом именно к Дубову. Саша с ним приятельствовал со старых, ещё студенческих времен. Когда в 1987 приехали сюда из Сибири, случайно встретились, разговорились и знакомство возобновилось. До близкой дружбы дело не дошло, Борис Олегович сохранял дистанцию, однако в трудное время, когда надо было устраиваться на новом месте, крепко выручил, причем деликатно — не просто дал денег, а помог заработать. Саша устроился преподавать в педагогическом, и Дубов сделал ему через НТТМ несколько хороших заказов, интересные темы с приличным финансированием. Так что знакомство у них было больше деловое, хотя и в дом Дубов захаживал — последнее время, после избрания Саши, пореже, но и в этой квартире побывал пару раз…

Дубов настороженно смотрел на конверт с деньгами — и думал. Эта история ему не нравилась. Коваль действительно не имел возможности ссудить кому-то такую сумму, тут она права. Да если б и ссудил — пришел бы должник как человек, так мол и так, возвращаю… В крайнем случае подписался бы на записке. Что-то тут нечисто…

— Жанночка, я, естественно, не знаю Сашиных финансовых дел. Но с этими деньгами действительно что-то непонятное. Я думаю, вам о них лучше пока молчать. Суньте эти доллары в полиэтиленовый пакетик вместе с конвертом и запиской, спрячьте подальше и не трогайте.

— В полиэтиленовый пакет? Это на случай…

— Совершенно верно. С первого взгляда — немного неуклюжая попытка помочь вам с Наташей. Но не забывайте, какой пост занимал Саша. Нельзя исключить какую-либо мерзость — провокацию, попытку очернить имя… Может быть, придется передать все это милиции, пусть поищут отпечатки пальцев. Либо найдут отправителя, либо же, если там окажутся только наши с вами отпечатки, значит, отправитель старался остаться неизвестным — и это явно провокация…

— Господи Боже, в такой день… Какая низость!

Дубов усмехнулся про себя её интеллигентской наивности — именно в такой день! — вслух же постарался успокоить, пообещал подумать и аккуратно навести справки, ей же велел набраться терпения, не спешить с мрачными выводами и подождать несколько дней. Деньги пока ни в коем случае не трогать, если же что-то надо — обратиться к нему и ни к кому другому.

Жанна Степановна растерянно пожала плечами.

— Не знаю даже, немножко у нас отложено. И Саша пятого числа получил зарплату, потому и к матери поехал, повез ей денег. Потом, он же был застрахован, как все автомобилисты, наверное, что-то заплатят…

Борис Олегович спускался по лестнице крайне озабоченный. Неужели Коваль не удержался и начал брать? Лично Дубову и фирме «Элефант» это ничем не грозило, Коваль ему стал абсолютно ясен с первого разговора на улице летом 87-го, и все дела с ним Дубов вел абсолютно легально…

«Но неужели я мог так ошибиться в человеке? Неужели время и пост могли его изменить? — Борис Олегович даже приостановился, не опустив ногу на следующую ступеньку. — Неужели у мерзавца Арсланова действительно была причина говорить прочувствованные речи?..»