Катрин с трудом удалось сдержаться, чтобы не вскрикнуть.

– Буду следить за собой, – пообещала она.

– Боюсь, Тилли не сможет на этот раз нам помочь. Маленькая Ева плохо себя чувствует.

– Да что ты?!

– Во всяком случае, так сказала Тилли. А ведь в прошлый раз малышка выглядела вполне довольной и здоровой.

Обе женщины, да и многие вокруг предполагали одно и то же. Тилли жила за счет органов социального обеспечения и алиментов отца Евы; спекулируя на нездоровье ребенка, она уклонялась от работы. Обитали они в самой дешевой квартире, в мансарде, а подрабатывала Тилли только изредка.

– Видимо, она следит за тем, чтобы не зарабатывать больше положенной нормы, иначе ее лишат пособия, – заметила Катрин.

– Вполне возможно, но от этого мне не легче.

– А если ты попросишь помочь Даниэлу? Меня ведь не будет всего несколько часов в середине дня, включая обеденное время.

– Ты же знаешь, Даниэла лавку ненавидит.

– Ты преувеличиваешь. Она не любит рукоделье, но этим ей заниматься и не придется. Она лишь будет выполнять твои поручения, приносить коробки, убирать ненужное и так далее.

– Нам не следовало бы принуждать ее к тому, против чего она внутренне протестует.

– Да будет тебе! В своих мечтах я тоже вижу нечто более приятное, чем стоять за прилавком, но ведь делаю это.

– Ты – человек взрослый, дорогая.

– А ты, мамочка, слишком деликатна. Я с ней сама поговорю.

Катрин дождалась, когда дочь пошла укладываться спать. Потом она, как обычно, вошла в детскую, но не для того, чтобы поцеловать дочь перед сном, ибо в их маленькой семье было не принято осыпать друг друга нежностями, а только для того, чтобы пожелать Даниэле доброй ночи.

– Все в порядке, дорогая? – спросила Катрин. Темные глаза Даниэлы сверкнули недоверием.

– С чего бы это могло быть по-другому?

– Да нет, милая, это просто такое присловье. Это значит, что я забочусь о тебе.

– Ха-ха-ха!

– Ну, что это ты?! – Катрин присела на край кровати.

– А ну-ка, давай, говори, что тебе от меня нужно?

Уязвленная Катрин вымученно улыбнулась.

– Ты ведь очень хорошо меня знаешь, так?

– Ну, ясно! Знаю тебя, мамуля, всю жизнь. Ты всегда какая-то странная, когда хочешь поговорить по душам.

– У меня к тебе просьба.

– Нечто подобное я и предвидела.

– Не могла бы ты один разочек, в виде исключения, заменить меня в лавке?

– Но я ничего не понимаю в рукоделии.

На самом же деле Даниэла еще совсем малышкой усердно вышивала, вязала крючком и даже спицами. Мать и бабушка были в восторге от ее талантов. Однако с каждым днем она все больше теряла интерес к рукоделию. Однажды Даниэла поняла огромную разницу между собственными неловкими попытками рукодельничать и шедеврами матери. Девочку приводило в отчаяние, когда она видела ловкие пальцы Катрин, наблюдала, как они – раз, два, три – приводили в порядок бракованную вещь. Ощущение, что ей никогда не достичь такого совершенства, полностью овладев ею, парализовало ее стремление к работе. И Даниэла оставила всякие попытки творить самостоятельно. При этом ни Катрин, ни Хельга не поняли истинных причин такого поворота и постепенно смирились с тем, что девочка внезапно утратила интерес к рукоделию. Да и сама Даниэла не вполне осознавала, почему не хочет продолжать начатое дело.

– Ненавижу я эти нитки! – крикнула она и на этот раз.

– Речь идет совсем не об этом. Тебе предстоит только немного помочь бабушке. Представь себе на минуту, что в нашей лавке продаются овощи и фрукты.

Даниэла хохотнула.

– Тогда я хотя бы могла стащить для себя яблоко! Катрин почувствовала облегчение.

– Это только на пару часов в понедельник. После обеденного перерыва. Мне надо встретиться с шефом в аэропорту.

– Это с тем, который делает «Берту»?

– Именно с ним.

– А почему бы ему не заехать к нам домой?

– Тебе бы этого хотелось? – удивилась Катрин. Даниэла ответила без раздумий:

– Да нет, конечно. Я только спросила.

– У него мало времени. В аэропорту Лохаузен он лишь делает остановку по пути в Мюнхен.

– Значит, он зарится на тебя?

– Даниэла, прошу тебя, что за выражения! Бабушка услышит – она тебе задаст! А кроме того, все это чепуха. Он должен со мною кое-что обсудить.

– И что же именно?

– Если бы я знала это уже сейчас, то и встреча была бы ни к чему. Но я тебе все расскажу, как только вернусь домой. Согласна? – Катрин поднялась.

– А что мне будет за то, что я помогу бабушке?

– Мы – одна семья, дорогая. Я тебе уже объяснила, что в семье все должны приходить друг другу на выручку, чтобы все шло гладко. И без всякого вознаграждения или оплаты.

– Разве ты зарплаты не получаешь?

– Получаю. Но она идет в наш общий бюджет, в том числе и на тебя, и на наши выезды. А личные деньги, деньги, которыми я могу распоряжаться как хочу, я получаю только от журнала «Либерта».

– Ах, та-ак, – разочарованно протянула Даниэла.

– Но так и быть, я тебе кое-что привезу из аэропорта, скажем, книжку комиксов или какую-то другую карманного формата. Подумай сама, чего бы ты хотела. – Катрин улыбнулась дочурке. – А теперь приятных тебе сновидений.

12 часов 30 минут. Электронное табло возвестило, что самолет из Гамбурга приземлился точно по расписанию. Катрин стояла около справочного бюро внутренних рейсов аэропорта Дюссельдорф – Лохаузен и смотрела на спускающиеся с летного поля потоки пассажиров. Она была в очках, но Эрнста Клаазена все равно не видела. Странно: ведь ему ждать багажа не надо, он мог бы появиться одним из первых.

Вдруг он вырос прямо перед ней.

– Хелло, госпожа Лессинг!

– Господин Клаазен! – удивленно произнесла она. Его губы растянулись в чуть заметной улыбке.

– Вы меня не ждали?

– Ну, конечно, ждала, – пробормотала она, – только дело в том, что вы появились так внезапно. «А впрочем, тут нет ничего удивительного, – пронеслось у нее в голове, – он такой неприметный. В своем корректном костюме, с плащом через руку, с дипломатом в другой – он типичный деловой человек, каких здесь сотни».

Катрин протянула ему руку.

– Но это неважно. Добро пожаловать в Дюссельдорф.

Его рука была крепкой и сухой.

– Благодарю вас, что нашли для меня время.

При этом он вполне серьезно взглянул на нее своими светло-голубыми глазами. И все же у нее возникло чувство, что он иронизирует. Но может быть, это ей только показалось: она ведь знала, что в момент встречи вела себя смешно.

Катрин постаралась извлечь из ситуации все возможное.

– Да, это было не очень просто, – заметила она, имея в виду свой приезд в аэропорт. – Всего лишь час назад я была в лавке.

– Значит, вашей матери все же было необходимо уйти?

– Нет, но… – Катрин оборвала себя на полуслове. – Если бы я настаивала, она могла бы освободить меня и раньше. Но мне этого не хотелось.

– Почему же?

– Трудно объяснить. – Катрин пожала плечами. – Я всегда ощущаю угрызения совести, оставляя ее одну. – И сама себя спросила: как это получилось, что она ведет столь личный разговор с почти чужим человеком, да еще и в зале аэропорта?

– Пойдемте в гриль, – предложил он и зашагал вперед, пробиваясь сквозь массу людей к терминалу номер два.

Катрин надеялась, что эта слишком интимная, по ее мнению, беседа закончена, и, как только они нашли свободное место в ресторане, открыла свою папку. Но он слегка махнул рукой.

– Об этом чуть позже!

– Но вы ведь хотели видеть мои эскизы…

– После обеда. – Он подозвал официанта. – Что вы можете нам порекомендовать?

– Мне только самую малость, – поспешила вставить Катрин.

– Мне тоже, – присоединился к ней Клаазен, – у нас мало времени.

– Не хотите ли ромштекс с перцем? – предложил официант.

– Фламбированный?[21]

Эрнст Клаазен вопросительно посмотрел на Катрин. Она кивнула.