– Звучит весьма впечатляюще. Можешь повторить еще раз?

Он выполнил ее просьбу.

– И кому же принадлежит эта сентенция?

– Стивену Вейнбергу.

Катрин удивленно взглянула на него: имя ей ничего не говорило.

– Он был лауреатом Нобелевской премии по физике.

– А Эйнштейн утверждал: чем глубже человек проникает в тайны Вселенной, тем сильнее становится его вера в Бога.

– Умница моя маленькая! Кажется, не исключено, что оба великих физика имели в виду одно и то же.

В этот момент зазвонил телефон.

– Пусть звонит, – заметил он. – Наверняка кто-то не туда попал. Кому известно, что ты здесь?

– Это мои домашние, – ответила она, подбегая к столу и снимая трубку. – Да?

– Халло, мамочка! – Голос Даниэлы звучал издалека, очень устало и взволнованно. – Мне пришлось тебе позвонить, чтобы рассказать про театральное представление.

«Ей пришлось позвонить, – подумала Катрин, – значит, по собственному побуждению она бы этого не сделала. Или, может быть, она просто так забавно выразилась?»

– Ну, рассказывай, что там было, – сказала она вслух.

– Профессор Хиггинс – просто глупый старикашка. Ради такого ни одна уважающая себя девушка, конечно же, не стала бы ломать копья.

– А что же Элиза?

– Ох, как скверно он с ней обращается! Уж я бы давно швырнула ему в лицо эти домашние туфли!

– Попроси у бабушки книжку с этой пьесой. Тогда ты сможешь перечитать всю историю.

– Зачем? Теперь я ее уже и так знаю!

– Тоже верно. Но подробнее мы об этом еще побеседуем. А теперь ложись-ка в постель.

– Мамуля, ты когда приедешь домой?

Катрин прикрыла нижнюю часть трубки рукой.

– Сколько у тебя еще времени для меня? – спросила она Жан-Поля шепотом.

– Завтра вечером должен быть во Франкфурте.

– Завтра вечером, Даниэла, – ответила она дочери.

– Не раньше?

– Скажи бабушке, пусть попросит Тилли…

– Она давно уже это сделала.

– Вот и хорошо, дорогая. Сердечный привет бабушке. И приятных тебе снов.

Класть трубку первой Катрин не хотела, чтобы не обидеть дочь.

– Подожди! – попросила Даниэла. – Может, еще бабушка захочет с тобой поговорить.

Катрин снова прикрыла низ трубки ладонью.

– Еще минутку!

Видимо, и на другом конце провода что-то было сказано шепотом.

– Нет, она говорить не будет! – сообщила Даниэла. – Спокойной ночи, мамочка!

Катрин дождалась коротких гудков и положила трубку.

– Ну вот, – сказала она с облегчением.

– Особой радости ты, кажется, не испытала, – констатировал он.

– Какая уж радость! Звонок был вообще ни к чему.

– Зачем же ты сняла трубку?

– Кажется, ты ничего не понимаешь в детях. Даниэла добивалась бы меня по меньшей мере до полуночи. И возможно, беспокоилась бы обо мне.

– Но ведь там и твоя мать. Она могла бы отговорить малышку от попыток добиться разговора.

– Да, возможно. Право, не знаю. – Катрин даже себе самой не хотела признаться, что, наверное, именно мать и настроила Даниэлу на этот поздний звонок и что от Хельги вполне можно ждать такой настойчивости, перед которой устоять невозможно. – Во всяком случае, теперь это позади. И знаешь что? Я чувствую, что совершенно протрезвела, так что диктуй мне свое письмо.

Она наклонилась, чтобы поднять стоявшую рядом с письменным столом машинку.

– Не надо сейчас! – Он слегка шлепнул ее по попке.

– Но ведь ты хотел…

– Я передумал. Давай ляжем спать.

Она выпрямилась и встала перед ним.

– Спать? О да, – согласилась она и поцеловала его в губы.

– Но чтобы ты не была слишком трезвой, выпьем перед сном еще по рюмке арманьяка.

– Согласна, или как бы сказал француз, d'accord![17]

Когда на следующее утро Катрин проснулась, Жан-Поль еще крепко спал, уткнувшись носом в плечо.

Очень осторожно, чтобы не разбудить его, она поднялась с широкой кровати, опираясь на скомканные подушки, и, схватив свою одежду, побежала в ванную, чтобы без помех привести себя в порядок.

После этого она еще раз бросила взгляд в спальню, убедилась, что он еще спит (ну, конечно, спит: ведь он позвал бы ее, если бы проснулся), взяла свою куртку и сумочку и тихо вышла на улицу купить продуктов к завтраку.

День был прохладный и серый, но все равно ею владело такое казавшееся ей странным ощущение, будто она проводит отпуск за границей. Катрин была счастлива.

Вернувшись, она повязала фартук, накрыла на стол и сполоснула вчерашнюю посуду. В тот момент, когда она убирала последнюю чашку, в дверях появился Жан-Поль со слегка вспухшими глазами, но, как и всегда, импозантный.

– Ты проснулся как раз вовремя, дорогой! Через десять минут будем завтракать. Кофе или чай?

– Bonjour, ma petite.[18] – Он прижал ее к своей волосатой груди, и они долго целовались. – Есть ли у меня время принять душ?

– Если поторопишься, то да!

– Мне, пожалуйста, кофе и, если возможно, апельсиновый сок.

– К счастью, я прихватила с собой апельсины. Яйцо сварить?

– Только не переусердствуй!

– Что ты этим хочешь сказать?

– Не суетись так и не хлопочи по хозяйству.

Она засмеялась.

– Но мне это приятно. Тут уж ничего не поделаешь! Завтракали они вполне спокойно, не спеша. О том, чтобы диктовать письмо, речь уже не шла. Вместо этого они размышляли о том, как провести вместе ближайшие часы, и решили совершить прогулку вдоль Рейна.

В его автомобиле они проехали до района, расположенного за выставкой у планетария. Припарковав машину, они бросились бежать, как дети, иногда останавливаясь и наблюдая за чайками и облаками, за движением по реке тяжелых барж и за ставшими в это время года уже редкими прогулочными катерами. Так они добежали до квартала Кайзерверт. По дороге целовались и почти все время держались за руки.

Между тем наступило время обеда, и они остановились в закусочной «Старая переправа». Катрин заказала себе свиную ножку с квашеной капустой, а Жан-Поль – несмотря на ее возражения – рисовую кашу. Как она и предполагала, рис оказался слишком разваренным, и его настроение с каждой секундой портилось, скатываясь к нулевой отметке.

– Не порть себе настроение, – сказала она. – Я отрежу тебе кусочек свиной ножки от моей порции, мне все равно слишком много.

– Свиная ножка?! Это же варварство!

– Да ты попробуй! Вкус отменный!

Но он отказался, продолжая без всякого аппетита ковыряться в нескольких поданных вместе с рисом грибах.

– Рейнская кухня, – ворчал он вполголоса, – épouvantable![19]

– Это ведь всего лишь закусочная для гуляющих, дорогой мой, а не ресторан для гурманов!

Вдруг он спросил:

– А как там «Берта»?

Катрин задело такое пренебрежительное сокращение названия журнала, но, понимая, что Жан-Поль нарочно хочет ее рассердить, она притворилась, что это ее не трогает.

– У «Либерты» все в порядке, – бросила она и, демонстрируя удовольствие от вкусной пищи, мазанула кусочек свиной ножки горчицей.

Она знала, что среди читательниц журнала есть и такие, которые, покупая его у киоскеров, именовали издание «Берта». Да и Даниэла нередко вызывала у нее возмущение, употребляя это искаженное название. Издатели журнала с таким значительным названием – «Свобода»– рассчитывали, что смогут помочь женщинам, склонным к эмансипации, освободиться от оков домашней кабалы, расширить кругозор читательниц, осторожно знакомя их с вопросами политической жизни.

Но очень скоро выяснилось, что читательницам недостаточно сведений о том, как быстро и без особого труда приготовить приличный обед. Их больше волновало, как устроить торжественный вечер. Их интересовала не столько политика, сколько частная жизнь политических деятелей и их жен, их привычки и заботы. Идя навстречу пожеланиям читательниц, «Либерта» со временем уподобилась другим женским журналам, но все же осталась чуть-чуть более острой на язык.