— А ты сама? — пульнул вопрос Гиз.

— Думаю, правда есть в суждениях обеих сторон, — ответила я.

— Как это? — Лакс выглядел малость запутанным.

— Если бы мы умели читать в человеческих душах, если б могли понять точно, почему совершено преступление, то могли бы справедливо выбирать наказание для виновного. Кара должна быть равна злодеянию. А мучения преступника должны быть не компенсацией страданий пострадавшего или убитого, это действительно больше на месть похоже, а конструктивным искуплением для самого виновного, — постаралась объяснить я ситуацию так, как чувствовала ее. — Убить проще простого — взмах меча, выстрел, яд, петля — конец все равно один, а вот сделать так, чтобы преступник пожалел о совершенном деянии и пожелал исправить, искупить содеянное — труд, очень серьезный труд. В моем мире такое практически невозможно воплотить в жизнь, слишком несовершенны способы исследования человеческой натуры. Но, может быть, где-то такое станет реальностью.

Губы Гиза, а киллер слушал меня очень-очень внимательно, без малейшей тени насмешки, сложились в успевшее опостылеть мне слово "Служительница". Ладно хоть вслух ничего не сказал.

Пока мы беседовали, а Фаль носился над толпой, развлекаясь, народ все пребывал. К назначенному часу живое море от нищих до ряженых в яркие роскошные ткани людей колыхалось почти от самых стен тюрьмы и домов по краю площади до эшафота. Снова поразила меня царившая тишина, не шепотки, разговоры, обрывки фраз я слышала, но для такого количества народу, все это было равносильно тишине в осеннем лесу, когда явственен шорох каждого листа.

Потом со стороны одной из центральных улиц, выходящих на площадь, раздались громкие звуки, похожие на бубен и барабаны. Людское море отхлынуло парой волн, пропуская нечто вроде громадного золотисто-багряного торта на колесах, запряженного шестеркой белых лошадей, укрытых густо расшитыми золотом попонами. "Торт" остановился перед самым помостом в кольце стражи. То ли традиции обязывали, то ли прибывший всеми силами стремился избегнуть контакта с простым населением. Но нам сверху все было видно прекрасно. Слуги, стремглав кинувшиеся к дверям подвижного сооружения, практически выкатили оттуда толстенного мужика в ядовито голубом с багряными кружевами верхнем одеянии.

— Этот гамбургер на ножках и есть король Ланца? — разочаровано спросила я друзей.

От монарха пусть даже небольшого королевства, я ожидала более если не располагающей, то хотя бы внушительной внешности. Вот английский принц Чарльз такая страховидла ушастая, но сразу видна порода и воспитание. А этот! Если убрать с мужика нелепый костюм, похожий на наволочку от подушки, постиранную с набором пестрых носков, выглядел он как стопроцентный американец, всю жизнь питавшийся в фастфудах. Злополучный памфлетист Герг, проехавшийся насчет полноты монарха, не использовал в своем произведении приема гиперболы.

— Он самый, — кивнул Кейр.

— А что такое гамбургер? — в свою очередь задал вопрос подлетевший Фаль.

— Очень большой бутерброд из разрезанной пополам круглой булки, в середину которой запихивается кусок мяса, сыр, салат и все это удобряется жидкой красной приправой, — ответила я, пока не встречавшая тут ни помидоров, ни кетчупа.

— Похож, — заценил Лакс с усмешкой никогда не имевшего проблем с лишним весом создания.

— Теперь понятно, как господин начальник тюрьмы сделал карьеру, — раздумчиво согласилась я. — Его избрали по весу.

Тем временем вокруг "гамбургера", уснащенного обилием ювелирных изделий, как стая шакалов у падали собралась кучка народу, выряженная почти так же богато, но с малость большим вкусом. Одеться хуже было практически невозможно. От массы заискивающих улыбок, приклеенных к физиономиям, и лебезящих интонаций мне моментально свело скулы гримасой отвращения. И, кажется, не мне одной.

Рядом с толстяком Клементарием, перекочевавшим из кареты в самое большое кресло, встал худощавый юноша, выделявшийся в пестроте собрания темно-синим камзолом с черными панталонами и почти полным отсутствием ювелирных изделий. Несмотря на проблему с кожей (прыщами парниша мог бы торговать оптом) серьезная мордашка его была вполне симпатичной, только очень печальной, точно у плакальщика на похоронах, а давно не мытые волосы обвисли скорбными темными сосульками.

— Принц Альвин, — заметив мое внимание, дал справку Гиз.

— Парню нужен хороший косметолог или регулярные купания в бочке с клеросилом, портить такую физиономию угрями преступление, — хмыкнула я и сказала громче: — Вьюноша, похоже, не разделяет кровожадности отца.

— Поговаривают, он был в приятельских отношениях с Кейсаром, — обронил Гиз, вновь проявляя поразительную осведомленность.

— Думаю не он один, однако, мужества выразить скорбь, приличествующую случаю, достало лишь у него, впрочем, вряд ли король отправит на плаху вслед за Дергом недовольного политикой отпрыска, о других придворных такого наверняка сказать нельзя, — прокомментировала я.

Даже замеченный в толпе лизоблюдов начальник тюрьмы пытался улыбаться, получалось плохо, поэтому Бдящий за спокойствием Цуранга старался держаться подальше от короля, за спинами рвущихся к монарху особей.

С появлением брюзгливо-упертой, как у больного быка, физиономии его величества действо на площади резко ускорилось. Особенно старались парни у эшафота, но король на них не смотрел почти нарочито. Его тусклый взгляд лениво блуждал по площади и таки по закону вероятности, помноженному на Закон Мерфи, уперся в нашу развеселую компанию. Пес как раз рассматривал народ, опершись передними лапами на камни.

Клементарий узнал "домашнего пушистика" Кейсара, глазки забегали, счеты защелкали в голове монарха. Я не могла допустить существование более совершенного вычислительного устройства в башке типа, погнавшего на эшафот ценнейшего сотрудника внутренней службы безопасности государства исключительно из-за собственного комплекса неполноценности.

Король Ланца был козлом, но полным тупицей он не был. Отдавать какие-то глупые приказы страже касательно магевы толстяк не стал, но и выдержки игнорировать ситуацию у него не хватило. Он согнул указательный палец каким-то судорожным образом. Оказалось, это была команда. Хор лизоблюдов малость поутих. А к царственному уху нагнулся самодовольный мужик в форме стражника с понаверченными сверху бирюльками, вероятно, символизирующими высокое положение.

— Магева серьезно рискует, вы не находите, Кандор? Псы — непредсказуемые твари, могут взбеситься и укусить хозяина, когда не ждешь, — проквакал Клементарий и аж раздул от самодовольства все пять подбородков.

— Истинно так, ваше величество, — угодливо подхватил подхалим.

— Псы — звери верные, не чета кошкам, что гуляют сами по себе, собака не обманет и не предаст, будет любить хозяина и верно служить ему зачастую даже тогда, когда он того совершенно не стоит, — я, также демонстративно не глядя на короля, обратилась к Лаксу, ласково ероша чистую шерсть Цапа. Пес терпел и позировал.

Вообще-то я намеревалась говорить так, чтобы меня слышал толстяк Клементарий и его клоака, но почему-то слова мои разнеслись по всей площади. (Не Гарнаг ли учудил, оскорбленный тем, что Клементарий не сподобился вынести обвинение Дерга на его обсуждение?)

Король раззявил рот и побагровел так, словно собирался лопнуть перезрелым помидором.

— Людям пожилым, склонным к полноте вредны сильные волнения, а чувства разрушительные, особенно гнев и ненависть, просто смертельно опасны, организм может не выдержать, и конец концерту, — задумчиво прибавила я.

Опасливое восхищение отразилось в глазах Лакса. На Кейра и Гиза я старалась вообще не смотреть, и так понимала, мои выкрутасы осмотрительные мужики не одобрят. Ладно хоть, объявлять меня безумной и вязать не кинулись, значит лимит доверия пока не исчерпан, и можно продолжать выводить из себя его бесконечно толстое величество и потешать почтеннейшую публику. Монарх, кстати, покраснел после моей последней фразы еще сильнее, став багровым, как кружавчики на одежде.