При этих словах мое сердце стукнулось о грудную клетку и мне захотелось удержать его руками.
- Да. - Лада холодно взглянула на меня. - Твой отпрыск живет в церкви.
- В церкви?
- Я не знаю, что он там делает, видимо у батюшки в услужении, или в учениках. Я видела, как твоя с ним разговаривала, гладила его по лицу, при этом озиралась, как ненормальная.
Вот черт! Мне показалось, что меня окатили ледяной водой, до того это известие было неожиданным. Что же получается? Надя намеренно пришла ко мне, чтобы убедить в том, что Андрейки нет, легла для этого со мной в постель, говорила, что любит... Она так сильно боится, что я его отберу у нее? Вот так Надя!
Я свесил руки между колен и понурил голову. Так просидел несколько минут.
- Ты не хочешь его увидеть? - Лада заглянула мне в глаза.
- Очень хочу. Теперь он большой. - Я немного подумал и продолжил: - Нет, я боюсь его увидеть. Пойми, тогда ему было четыре годика, он был маленьким херувимчиком... А теперь... Он нашего приказчика называет папой, я уверен. И тут являюсь я... Боже, что я ему скажу?
- Скажешь, что ты его настоящий отец.
Я покачал головой.
- Нет, я даже не буду к нему подходить. Нет-нет, это выше моих сил. Он будет смотреть на меня, как на чужого дядьку, так вежливо-предупредительно, или кротко, как смотрят церковные служки. Черт, я слюнтяй! Самый настоящий, пробу ставить негде! Я пойду и увижу его, поговорю с ним.
Я вскочил, словно в бреду, посмотрел вокруг невидящими глазами...
Внизу за конторкой стояли Иван Артемьевич и Надя, о чем-то шептались, и по их лицам было заметно, что они ссорятся. Они враз подняли глаза и глянули так, словно обожгли хлыстом. Я мысленно чертыхнулся, поежился, и вышел во двор. Путь до церкви я проделал почти бегом, сдерживая себя под любопытными взглядами прохожих.
Церквушка была небольшая, деревянная, обшитая досками, которые немного почернели под дождями и солнцем. Внутри было пусто. Деревянный аналой стоял посередине как перст, на нем лежал потертый псалтырь. С иконостаса сурово взирали лики святых великомучеников и угодников. Сбоку стояло распятие, почти в натуральную величину, вырезанное так искусно, что я вздрогнул, приняв Христа за живого. Пахло ладаном и свечным воском. Навстречу мне вышел батюшка, высокий, черноволосый, с куцей бородкой, в длинной черной рясе.
- Извините, - сказал я смущенно. - Я пришел...
- Проходите, сын мой, - сказал батюшка чистым и мощным голосом, эхом отразившимся от свода. - Хотите исповедаться?
- Нет, пожалуй, - я сделал шаг назад. - Видите ли, я неверующий.
- Вот как? - батюшка поднял левую бровь. - Однако же, прошу вас.
Он указал на скамью возле стены. Мы сели.
- Позвольте мне узнать, - батюшка склонил голову, заглянул мне в глаза. - Вы всегда были неверующим, или стали им в силу каких-то обстоятельств?
- Пожалуй, да, - неуверенно ответил я. Батюшка смущал меня кротким, но, в то же время, пристальным взглядом. - Катастрофа...
- Да, - он несколько раз кивнул головой. - Катастрофу многие восприняли как незаслуженную кару Господню, и совершенно безосновательно. Ибо не делает всевышний ничего, что было бы не заслужено человеком.
- Значит, вы считаете, - осторожно сказал я, - что катастрофа заслужена человечеством?
- Видите ли, - батюшка уклонился от прямого ответа, - нам, грешным, не дано понять замыслов божиих, мы ведь судим о них со своей колокольни, которая как ни высока, а до неба не дотягивается. Нашим разумом не объять необъятное. Я могу только сказать, что если катастрофа произошла, то мы ее заслужили.
- Знаете, как интересно, - я усмехнулся. - Я стал неверующим от того, что у меня погибли жена и сын. Но здесь я встретил жену. И узнал, что мой сын жив!
Я наблюдал за реакцией священника, но на его лице отразилось только удовлетворение.
- Вот видите, - поспешно сказал он. - Господь был милостив к вам.
- Не знаю, кто так устроил, - я пожал плечами. - Едва ли это Господь.
- Но кто же тогда?
- Стечение обстоятельств. - Я ведь не мог сказать ему о том, что все это устроил я. - Так получилось. В общем, больше у меня нет формальных причин не веровать в Бога, но я не верую. Быть может, вы мне поможете в этом?
- С удовольствием, сын мой.
- Путем довольно странных рассуждений, в суть которых мне не хотелось бы вдаваться, я пришел к выводу о том, что душа может быть бессмертна. Но я не могу допустить, что каждую душу создает Бог. Видите ли, я имею высокое образование и некоторое отношение к науке, и я не могу представить, что Бог принимает участие в формировании каждой души.
- Объясните, почему не можете?
- Мне кажется, нужно отделять Бога от создателя.
- Интересная постановка вопроса, - заинтересованно сказал батюшка. - На основании чего вы так считаете?
Я промолчал. А действительно, на основании чего? На основании слов Бориса, который, как я теперь знаю, ни что иное, как плод моего воображения? Вообразил черт знает что, и пришел к попу обращать его в свою ненормальную веру?
- Мои основания неясны и туманны, - сказал я. - Никаких доказательств у меня, конечно, нет. Но ведь и у вас нет доказательств, что все происходит так, как вы говорите.
- Сын мой, - мягко сказал батюшка. - Судя по всему, вы умный человек. Но как умный человек, вы должны понимать, что в области веры никакие доказательства действовать не могут. Просто потому, что для верующего человека они, бесспорно, будут являться доказательствами, а для атеиста - нет. Но меня заинтересовал ваш постулат о различии Бога и создателя. Не могли бы вы изложить свои мысли по этому поводу?
- Если допустить существование Бога, - начал я, - то можно предположить, что он всемогущ и всесилен. То есть он может вмешиваться в дела людские, если в этом возникает необходимость, он обладает всей информацией, которая только существует на земле и в космосе, необходимой для принятия решений, определяющих лицо мира. А если допустить также существование человека, простого смертного, который в состоянии создать каким-то образом целый мир, и жить в этом мире среди людей, созданных силой его воображения? То есть Бог создает один мир, а человек - тысячи других.
- Но тогда, - медленно произнес батюшка, - тогда все равно существует мир, созданный Господом. А остальные иллюзорны.
- Иллюзорны для кого? Для того, кто рождается в них, живет, страдает и умирает? По вашим глазам вижу, что вы настроены скептически. Да, этот человек уже задавал себе тот вопрос, который вертится у вас на устах. А не сумасшедший ли он? А не наступит ли завтра просветление и он поймет, что лежит в психушке? Увы, ответ на этот вопрос пока отрицательный.
- Этот человек... вы?
- Ну что вы! - я махнул рукой и улыбнулся, чувствуя себя неуютно. - Если б я! Нет-нет, речь не идет о конкретном человеке. Это всего лишь теория, не подкрепленная практикой.
- Но даже и в этом случае я скажу, что все во власти божией.
- Наверное вы правы, - со вздохом сказал я, с тоской думая о том, что не для теологической беседы я пришел сюда. Я поднялся и сказал: - Спасибо вам, батюшка, что уделили мне время для беседы. Скажите, а это распятие, уж не Иван ли делал? Слышал я, его нехорошим прозвищем кличут.
- Человек не от мира сего, - сказал батюшка, тоже поднявшись. - Художник.
- Да, сделано божественно.
- Сын мой, - батюшка слегка тронул меня за рукав. - Приходите в любое время. Здесь вы всегда найдете опору и утешение.
- Да, конечно. Спасибо. Я буду приходить. Скажите, а вы один здесь?
- Нет конечно. Старушки помогают, матушка Анна, супруга моя...
- Я слышал, у вас мальчик служит.
- Что вы, никакого мальчика здесь нет.
Батюшка не моргнул глазом. Черт возьми, все лгут, лгут, лгут! Я кое-как попрощался и выскочил из церкви, проклиная себя за то, что не потребовал свидания с сыном, не заклеймил позором попа, лгущего мне в глаза...
Чувствуя себя весьма скверно, я шел по улице. Дождь все-таки начал моросить, и вместе с холодным ветром это было неприятно. В гостинице меня встретил Иван Артемьич. Вид у него был боевой, он метал бы громы и молнии, если б мог.