Иногда мне кажется: все, что нам нужно знать в этой жизни, изложено в учебнике биологии. Вы только посмотрите, как среагировали бактерии на массированный выброс кислорода в атмосферу Земли. До того момента (наступившего, по моим подсчетам, два миллиарда лет тому назад) кислород был ядом для всего живого. Бактерии выживали только потому, что кислород соединялся с металлами. Когда металлы насытились кислородом до предела и больше не могли его поглощать, в воздухе увеличилась концентрация токсичного газа, и множество видов в одночасье вымерло. Кислород едва не задушил всю жизнь на планете. И тогда бактерии сами себя преобразили. Приспособились к новым условиям эффективно и с блеском: изобрели систему обмена веществ, использующую тот же самый газ, который дотоле был смертельным ядом. Вместо того чтобы умереть от кислорода, научились им дышать. То, что их убивало, стало поддерживать в них жизнь!

Возможно, вам-то все равно – ну да, жизнь способна оборачивать катастрофы себе на пользу, и что с того? Но в моей биографии это обстоятельство сыграло важную роль – поверьте покамест на слово.

6. Фантастическое путешествие

На шестой минуте фильма я уже не думал ни о клетках, ни о тайнах, ни о молекулах; меня увлекла новая игра. Оказывается, если уставиться в определенную точку экрана и расфокусировать взгляд, изображение становится трехмерным: психоделика для начинающих, в общем. Засмотревшись на шарики и загогулины, трепещущие в клеточных тканях, я вдруг обнаружил, что края экрана расплываются, и словно бы свалился в магму.

Поначалу мне было весело. Я будто оказался внутри фильма «Фантастическое путешествие», где корабль, уменьшенный до размеров микроба, плывет по кровеносным сосудам морской свинки. Но вскоре голова закружилась. Если бы я вовремя не вынырнул из этого живого бульона, меня бы стошнило.

Я завертелся на стуле, ища отдохновение для уставших глаз. В полумраке Маццоконе, недотерпев до большой перемены, жевал сэндвич; Гиди дремал, Бройтман играл с фигуркой Термоядерного Человека[9] (заставлял его бежать медленно-медленно, как при съемке рапидом, а потом скакать кузнечиком). Бертуччо стоял ко мне спиной. Верный себе, он вскочил с места и затеял спор с сеньоритой Барбеито. Уверял, что ни за какие коврижки не поверит, будто когда-то мы в виде одиноких клеток плавали в море, а потом, со временем, клетки вдруг взяли и превратились в нас.

7. На сцену выходит Бертуччо

Бертуччо был моим лучшим другом. Бертуччо – хотите верьте, хотите нет – в десять лет читал «Беккета» Ануя и утверждал, что хочет стать драматургом. Я прочел «Гамлета», потому что не хотел отстать от друга и потому что «Гамлет» у нас дома был, а «Беккета» не было. В «Гамлете» я ничего не понял, но сочинил по его мотивам собственную пьесу и собирался сыграть ее с ребятами в широком проходе между внутренним двориком и кухней, – он вполне сошел бы за сцену, если передвинуть мамину стиральную машину.

Но я-то все это проделывал, потому что хотел казаться повзрослее, а Бертуччо – потому что хотел стать Художником. В книгах Бертуччо вычитал, что Художник смотрит на общество критическим взглядом, ничего не принимая на веру. С тех пор Бертуччо ничего не принимал на веру и обо всем затевал споры: отчего ученический билет стоит столько, сколько стоит, как логически объяснить, что утром школьники носят белые халаты, а после обеда – серые, и можно ли верить в историю о Френче, Берути и кокардах.[10] (Как они наперед догадались, что Бельграно нарисует белый с голубым флаг? Неужели они были ясновидящие?)

Из-за Бертуччо мы то и дело влипали во всякие истории. Как-то пошли мы с ним на «Золото» (остросюжетный художественный фильм, дети до четырнадцати лет не допускаются). В кассе у нас потребовали документы. Бертуччо сказал, что ему еще нет четырнадцати, но роман он прочел и ничего непристойного или неподходящего для своего возраста не обнаружил, и добавил, что никто не имеет права решать, достаточно ли он, Бертуччо, созрел для просмотра фильма, – нечего тут разводить предрассудки; когда кассир осмелился возразить, Бертуччо разбил его в пух и прах: «А между прочим, глубокоуважаемый сеньор, я уже прочел «Беккета», «Экзорциста» и кое-какие места из «Любовника леди Чаттерлей», такое о себе не каждый взрослый может сказать… Что, не верите?»

В таких случаях решение находил я. Когда Бертуччо наспорился до хрипоты, а терпение кассира истощилось, мы поднялись по мраморной лестнице кинотеатра «Ривера Индарте» на второй этаж и спрятались в туалете. Дождались начала сеанса, и, когда билетер вошел в зал с фонариком, провожая до места опоздавшего зрителя, мы прокрались вслед и спрятались за драпировками. Первые пятнадцать минут мы пропустили, но фильм все-таки увидели.

«Золото» гроша ломаного не стоило. Даже ни одной голой женщины не показали.

8. Принцип необходимости

В то утро Бертуччо взглянул критическим взглядом на основные постулаты биологии и затеял спор с сеньоритой Барбеито, а я тем временем стал искать карандаш и чистый листок, чтобы поиграть в «Висельника». Учительница, тяжело вздохнув, начала растолковывать Бертуччо, что, конечно же, существует научный принцип, который все объясняет: как клетка делится надвое и объединяется с другими, чтобы развивать у себя более сложные функции, как она покидает свою родную водную стихию, и, эволюционируя, обретает особую окраску, и черпает энергию из новых источников, и отращивает ноги, и переселяется в другую местность, и становится прямоходящим существом. Мац-цоконе загрустил, потому что на обед у него уже ничего не осталось, а у Гиди изо рта выползла струйка слюны и протянулась по подбородку, а Бройтман сказал мне, что его солдатик стоит шесть миллионов долларов, а я подумал, как здорово было бы, если бы меня стошнило по-настоящему, на экран, бац – брызги во все стороны; а сеньорита тем временем говорила: этот принцип, Бертуччо, объясняющий, почему все организмы приспосабливаются к новым условиям, называется принципом необходимости.

Но Бертуччо не позволял вешать себе лапшу на уши. Я дернул его за штаны.

– Чего тебе? – спросил он.

– Давай в «Висельника» поиграем.

Бертуччо всерьез задумался над моей идеей: философские диспуты – они и подождать могут. Я поторопился объявить, что имена собственные тоже будем загадывать (у меня было припасено одно беспроигрышное с несколькими «к»). Бертуччо согласился при условии, что первый ход – за ним. Он загадал слово из одиннадцати букв и принялся рисовать эшафот.

– «А», – сказал я.

Бертуччо начал заполнять пустые квадраты. В его слове было пять «а».

– Спятил? – удивился я.

– Погоди, сам увидишь, – сказал он.

– «Е», – сказал я. Бертуччо нарисовал мне голову.

– «И», – сказал я. Бертуччо пририсовал к голове шею.

– «О», – сказал я. Бертуччо нарисовал одну руку.

– «У», – сказал я. Бертуччо нарисовал вторую. «Ни фига себе словечко», – подумал я. Злосчастная «с» добавила мне туловище, а самоубийственная «т» поставила на край пропасти.

Тут скрипнула дверь, и вошла мама.

Изо всей этой истории о живых клетках я кое-что вынес. Сейчас скажу: мы меняемся, когда нам больше ничего не остается.