А затем приходит новое открытие, и печаль искоркой обжигает меня изнутри, но она так легка и невесома, эта печаль, что не отягощает сердце, а, наоборот, делает его крылатым. Ведь говорят, надежда окрыляет? Я буду молить богов даровать мне возможность снова увидеть женщину из лодки! Негоже расстаться, не простившись, с собственной матерью! Как же я мог не узнать в её чертах собственные?

Мы с отцом — моим настоящим отцом — садимся на песок, и шелест волн, приглаживающих берег песчинка к песчинке в шаге от наших ног, подобен шороху разворачивающегося свитка с длинной историей…

Когда возлюбленная жена моя, Норико, покинула этот мир, я остался безутешен, и лишь одно удерживало меня в нём: Сацки. Ради дочери достиг я высочайшего положения при дворе, но человек, выбранный для неё в мужья, Хитэёми-но Хидэ, надежд не оправдал. Кроме ценнейшего из качеств, порядочности, не нашлось в нём других, которые я хотел бы видеть в своём наследнике, и которые принесли бы ему славу и признание заслуг. Со временем я разочаровался, перестал направлять его шаги и сосредоточил внимание на собственных достижениях, чтобы моим будущим внукам семейное имя было опорой, а не помехой.

Но восемь лет были подобны бесплодным зимам, и лишь на девятом году родился у них единственный ребёнок, Хономару. Я сразу же привязался к мальчику и, каюсь, избаловал его, но душою чувствовал, что пойдёт он собственным путём, а наши с ним дороги разойдутся скорее, чем бы мне хотелось.

Так оно впоследствии и оказалось. Хономару выдался в предков своего отца, как будто и капли моей крови не струилось в его жилах. Конечно, я мог жениться снова, но что-то отвращало меня от одной мысли о повторном браке, словно был это великий грех. Всё чаще я оставался на ночные бдения возле криптомерии, чья густая крона помнила последний вздох моей несчастной супруги, и казалось мне, что шёпот хвои над головой тихо вторит моим молитвам. Дерево это почитал я когда проклятым, а когда и священным. С того самого дня не зародилось на нём ни единой шишки!

И вот в ночь на Второй День Древа Месяца Светлого Древа приснился мне сон. Стоял четыреста семьдесят четвёртый год, весна была на диво тёплой, и я прикорнул в корнях дерева, выронив чашечку саке. Ласковый голос раздался за моей спиной, я обернулся и увидел любимую, которая с улыбкой подавала мне её, вновь наполненную. Во сне я забыл, что жена моя мертва. Чудилось, что живём мы в радости вместе со всеми домочадцами, и Белая Скверна никогда не ступала на улицы Овары. А ещё мне показалось, что она ждёт ребенка, и, возликовав, я спросил её об этом.

— Такой неугомонный шалун, никак ему на месте не сидится, — засмеявшись, ответила она. — А я-то хотела, чтобы побыл со мной ещё немного. Деревья — не люди, живут медленно, и мальчик этот — всё, что осталось во мне от прежней Норико. Не гневайтесь, дорогой мой супруг, что скрывала его. Хотела, чтобы родился здоровым да красивым, и был вас достоен. Возрадуйтесь, ибо так тому и быть! С другими деревьями беседовала, птиц расспрашивала, у солнечного ветра просила светлой ему доли. Всю силу свою отдавала, из земли добытую — и вот, настало время разлуки.

— Что ты говоришь, причём здесь деревья? — опешил я, прижимая её к себе. — Что значит, скрывала? Норико, постой, куда же ты?!

— Не печальтесь, господин мой — мы не увидимся более, но моя любовь пребудет с вами до конца времён. Я ведь обещала?

— Норико! — вскричал я, обхватывая её стан крепче. — Норико!

Но тело её словно туманом развеялось, и я проснулся от того, что на меня упала ветка, засохшая и каким-то чудом пережившая зиму. Хотел было я подняться, и тут ощутил, что на коленях у меня лежит увесистый свёрток, живой и тёплый. Посмотрел я на личико младенца в покрывале, сплетённом из тончайшей травы, нежной, как самый тонкий шёлк, и заплакал. Не только жену я потерял тогда, тридцать лет назад, а две жизни — и вернулась ко мне та, о существовании которой и не подозревал.

Осторожно взял я тебя на руки — так, что ты и не проснулся — и внёс в дом, а дочери с зятем сказал, что была у меня в городе женщина, из клана Древа, которая умерла родами. Не стоило говорить им всей правды. Решили бы, что Левый Министр умом тронулся.

Мы с Хидэ только вернулась из Кёо, а Сацки уже год как сильно болела и оставалась с сынишкой в Оваре, так что видели её лишь доверенные служанки. Я наделил их богатым приданым и выдал замуж подальше, а за дочерью стал присматривать сам, с помощью верного моего Дзиро, и Сацки быстро пошла на поправку! Зятю же пообещал, что не обездолю внука и не стану любить его меньше, если он, Хитэёми-но Хидэ, и сам будет вести себя как любящий отец по отношению к младенцу и хранить его истинное происхождение в тайне. Он поклялся и сдержал слово, в меру своих сил.

Так никто, кроме членов семьи и Дзиро, не подозревал, что младший сын Хитэёми-но Хидэ — на самом деле брат его жены и единственный наследник рода Кото, остальные побеги которого увяли во времена Белой Скверны. И только я знал всю правду. А правда состояла в том, что даже имущество Норико, последней из семьи Коя, по закону принадлежало тебе, буде у меня возникнет желание придать огласке обстоятельства рождения. Ты имел преимущественное перед сестрой и племянником право наследовать семейное достояние, потому что сам Хитэёми-но Хидэ, будучи младшим сыном своих родителей, пришёл к нам с пустыми руками и не преумножил ни полученных богатств, ни славы…

Впрочем, кто бы поверил в такую сказочную историю? Никто. Более того, я решил, что будет лучше представить тебя младшим братом Хономару, дабы не привлекать излишнего внимания к делам нашей семьи. Потому на бумагах ты должен был оставаться вторым сыном, уступающим брату наследование земель и родовой печати, на которой имя Хитэёми объединилось с именами Кото и Коя. У тебя нет кровной связи с первым, но два других принадлежат именно тебе, Кай! А после признания, сделанного моим зятем, ты стал полновластным Хитэёми, сказанное слово назад не вернёшь…

К сожалению, после кончины я мог уповать лишь на честность твоих приёмных родителей. Недопустимо продавать земли, пожалованные Сыном Пламени, пока тот жив. А доход с них, обращённый в золото, негоже скрывать от домашних. Сильнее, чем семье, я не доверял никому. Всё, что мог, это надеяться на их благородство и уважение к моей посмертной воле. Но я знал, что Сацки никогда тебя не обидит. А когда подрос Хономару, обнаружил, что у тебя появился ещё один защитник, и был горд своим внуком. Я хочу, Кай, чтобы ты передал ему при встрече мою признательность. Он стал отличным человеком и выполняет обещание. Я просил его беречь тебя, пока ты юн и незрел, и поведать правду о том, что ты — мой сын, когда тебе исполнится тридцать. И тогда же передать половину имущества во владение. Желая сохранить ваше согласие, я решил, что вы двое, выросшие братьями, должны получить равные доли. Признайся, это справедливо? Но мне казалось, что ты мужаешь медленнее, чем Хоно, и я считал это следствием твоего загадочного появления на свет. Хотел, чтобы у моей нечаянной отрады было достаточно времени повзрослеть. Ещё одна из причин, почему я не взвалил на тебя этот груз.

Впрочем, государева милость что снег: падает с высоты, тает в руках. Со смертью того Сына Пламени, которому я посвятил лучшие годы, наша семья снова обеднела, уж об этом тебе известно.

Не удивляйся, что я рассказываю лишь то, о чём ты и не догадывался! Мёртвым дано стоять за спиной дорогих им людей, а я присматривал за тобой, как некогда она присматривала за нами.

За тобой, Сацки, Хоно, Дзиро — всеми, кого любил и продолжаю любить.

И прости, что унёс истинную историю твоего рождения в погребальный костёр!

— Так вот, почему Хоно… — моё горло сжалось. Не мог я напомнить отцу, какими словами завершилась наша последняя встреча, какой груз с тех пор у меня на сердце! Нет, не сейчас. Нельзя омрачать…

Просто слов не хватает! Неужели этот дуралей решил благородно передать мне всё отцовское наследство вместо половины? Ладно, милый братец, ещё свидимся… Главное, успеть увернуться при встрече, если ты надумаешь выполнить другое своё обещание!