– Представить не могу, что ты должен чувствовать. Только подумать, ты выжил, а твой друг погиб… Расскажи мне еще раз в деталях, как все было.

– Дженни, спасибо, что навещаешь меня, но я больше не хочу это повторять, я тебе вчера все-все рассказал.

– Ну, конечно, конечно. – Как ни обидно, я соглашаюсь. – Отдыхай. Ты ведь такое пережил… – Глаза у него огромные и смущенные. – О голове так ничего и неизвестно?

Джейсон внезапно шлепает себя по лбу здоровой рукой. Эта мысль его, похоже, здорово расстраивает.

– Представляешь, они всем Файфом прочесывали территорию, целую ночь и все утро, но так ни черта и не нашли. Поверить не могу, она ведь в красном шлеме.

Что-то в этой смерти есть… чудесное, величественное и символичное. Мне не дает покоя мысль о голове.

– Может, его красивая голова летает, словно ангел, лишившийся тела; смотрит на нас. С лицом таким прекрасным, которое уже никогда не состарится, которое не изуродуют пороки жизни. Он останется прекрасным, как Курт Кобейн, как принцесса Диана, как Джимми Дин, вечно молодым!

Бедняжка Джейсон очень расстроен, и его, похоже, не успокаивает такая картина.

– Все так, но его мамаша хочет похороны в открытом гробу. Поэтому мне придется найти голову. И если уж эти ебучие копы не смогли ее отыскать, то мне надо выбираться отсюда и браться за дело самому!

– Нельзя, Джейсон, тебе нужен покой.

– Ага, вот ты говорила, какая у него красивая голова, да?

Она не будет такой красивой, когда до нее доберутся вороны, крысы и черви. – В его голосе – ужас. Мысль и впрямь шокирует. – Дженни, ты должна мне помочь. Окажи, пожалуйста, одну услугу, – умоляет он меня.

У него в глазах какая-то одержимость, а взгляд сейчас точь-в-точь как у тех бойцовых псов в амбаре. Ну как откажешь?

– Какую?

– Съезди ко мне домой, скажи отцу, что мне нужна одежда, и привези мне.

Я уже знаю, где он живет. Я его подвозила, когда он был одет в… В общем, вряд ли он захочет, чтобы я привезла ту одежду. Джейсон на всякий случай называет точный адрес.

– Хорошо, – соглашаюсь, – при одном условии. Я поеду с тобой, будем искать голову вместе.

Он, недолго думая, соглашается.

– И захвати с собой садовые ножницы с длинными ручками.

– Легко. Но они-то нам зачем?

– Крапива там пипец какая злая. – Он сердито ощупывает бугристую кожу лица.

Уже на выходе вдруг мне захотелось чмокнуть его в потный лоб. В этот самый момент в палату заходит невероятно костлявая женщина с накрашенными глазами и длинными каштановыми волосами. Она ковыляет на ходильной раме.

– Миссис Форсайт… Фрэнсис… – Я слышу столько горя и печали в голосе Джейсона.

Она подходит к его кровати. Смотрит на меня, затем на него, закусив губу. А потом медленно и печально произносит:

– Эта земля забрала моего сыночка, Джейсон. Моего дорогого мальчика. Я вот себя спрашиваю, зачем он сюда приехал, чего искал, если здесь все ему не мило?

– Он приехал к вам. Узнал, что с вами несчастье, и приехал, – горестно вздыхает Джейсон.

– Да, я тоже так думаю. Значит, я виновата. Я его убила.

Мою кровиночку… – Она переводит взгляд на меня.

– Нет, не говорите так, – с жаром произносит Джейсон. – Вы же знаете Крейви – как решил, так и сделал. И никто не заставил бы его делать то, что ему не нравится. Если кто и виноват, так это я. И зачем я согласился ехать с ним в Перт на этот идиотский футбол! Надо было на автобусе или поездом.

Миссис Форсайт похожа на прозрачно-призрачное существо после тысячелетнего заточения.

– Говорят, он налетел на дорожный знак. Чья-то рука, рука человека согнула этот знак. – Ее голос превращается в горестные завывания; губы на пепельно-сером лице дрожат.

Я должна что-то сказать и встреваю:

– Хулиганы. Ходят и гнут дорожные знаки.

– Эта паскудная страна сожрала мою деточку! – вопит она от боли, а потом разворачивает свою ходилку и идет к двери.

Повернув к нам голову, бросает: – Уезжай отсюда, Джейсон, уезжай, малыш. Беги, пока можешь.

– Миссис Форсайт, я хочу отдать дань памяти Крейви…

Сделать кое-что для него и для вас.

Она останавливается. Оборачивается так, чтобы можно было видеть Джейсона.

– Я про похороны. Ему ведь по боку было все это христианское дерь… ой, простите. Только позвольте мне организовать прощание с ним. Такое, чтобы ему понравилось.

– Давай, сынок. Устраивай любую службу, какую хочешь.

Мне только и нужно, что увидеть его в последний раз в открытом гробу.

– Но… миссис Форсайт, – умоляет Джейсон.

А та уже ковыляет в своей ходилке за дверь.

Она уходит, и Джейсон говорит мне:

– Я уже давно об этом думаю. В смысле, как отсюда свалить. Вообще-то больше ни о чем я и не думаю.

– Не ты один, – говорю. – Так это была его мама? Мама Элл и Крейвица?

– Ага.

– Какой ужас, потерять ребенка. Да еще и такая кошмарная смерть… Как представлю: сначала оно в тебе растет, потом…

– Да, не повезло ей по-крупному. – Джейсон устало смотрит куда-то вдаль. – Сперва муж ее, Коко Форсайт, склеил ласты, потом в Интернет без трусов попала, а теперь еще это… – Внезапно в его взгляде, обращенном на меня, появляется напряжение. – Окажи мне еще одну услугу.

– Какую?

– Возле спортивного центра на скамейке всегда сидит один старикан. Знаешь его?

– Тот бомж? Мерзкий старый бомж?

Похоже, Джейсон не в восторге от моего описания.

– Да, – хмуро соглашается он, – мерзкий старый бомж.

Появляется медсестра – у нее обход, и Джейсон говорит тише, вынуждая меня наклониться. От него сладко пахнет свежим потом, словно девчачьей косметикой. Он рассказывает мне о своем плане.

– Ты шутишь, правда?

– Ни разу. – Он и впрямь серьезен.

Вернувшись домой, сразу спешу в стойло к Миднайту. Какое-то нехорошее предчувствие, и сердце неспокойно ноет. Ворота стойла распахнуты, и меня охватывает паника. Вбегаю и на мгновение даже успокаиваюсь – Миднайт на месте. Но он лежит на боку, и паника сменяется ужасом. Я падаю на колени рядом и не могу остановить слез. У него очень слабое дыхание, и слышится какой-то сухой свист.

Кормушка открыта.

Несусь домой со всех ног и кричу матери, чтоб вызвала ветеринара. Индиго бежит за мной обратно в стойло. Добсон приехал быстро, но все равно опоздал. Я обнимаю Индиго, мы обе рыдаем. Клиффорд обнюхивает труп Миднайта и обеспокоенно ржет. Проведя осмотр, Добсон кладет руку мне на плечо:

– У него были очень сильные колики. Скончался от переедания.

Из подъехавшего автомобиля выходит отец, на лице лицемерная скорбь.

– Мне так жаль, дорогая, – говорит он.

– Не подходи ко мне! – Я кидаюсь на него и толкаю в грудь. – Все из-за тебя! Это ты хотел, чтобы он умер. Мне никакие другие лошади не нужны. Никогда!

– Принцесса…

Теперь он так зовет Инди; во всяком случае, меня уже много лет так не называл. По-моему, с тех пор, как у меня начались месячные.

– Не лезь ко мне! – Я в ярости бегу к машине.

– Ну, давай, – кричит мне вслед отец, – давай беги к своему придурковатому дружку. Вот если бы ты меня вовремя послушала и позволила отвести Миднайта на конюшню к Ля Рю, где умеют ухаживать за лошадьми, такого бы не случилось.

Слышу, как Индиго захлебывается слезами, а отец ее успокаивает:

– Ну, ну, не плачь, милая. Успокойся, крошка. Ему уже не больно.

Выезжая со двора, я хохочу сквозь слезы. Вспоминаю про Джейсона. Если бы он работал, заметил бы, что отец или кто-то еше не закрыл кормушку.

Сама не помню, как доехала до магазина садовых принадлежностей. Глядя на здоровенные садовые ножницы, размышляю, что бы такого сделать ими плохого.

Уже стемнело, когда я останавливаюсь у «Старбакс» на чашечку кофе. Затем опять в машину и в Кауденбит. Думаю об отце, и о его самовлюбленности и ограниченности. Он застрял в мещанском болоте и никогда не узнает, на что на самом деле способен. Его устраивает верховодить среди тех, с кем он работает и пьет. А еше вспомнилось про зазнайку доктора Гранта. Тоже мне, лекарь выискался! А сам такой же, как его отец, который посылал измученных силикозом шахтеров обратно под землю, добывать уголь и добивать свои легкие. И про выпендрежницу Фиону Ля Рю вспомнилось, про всех этихтак называемых лучших людей города, жалких и ничтожных, презирающих таких же жалких и ничтожных остальных.