– Может, если бы ты верил в Иисуса, все бы изменилось?

Вряд ли им могли понравиться твои идеи.

– Вздор! Мало кто из проповедников признает, что верит в брехню про непорочное зачатие. Конечно, когда припрешь их к стенке один на один, – сердито бухтит Джеки. – Ганс Христиан Андерсен и Льюис Кэрролл отдыхают в сторонке, их сказки – ничто по сравнению с чушью, которую приходится без ропотно терпеть. А все лишь для того, чтобы безмозглые не хныкали. В большинстве своем проповедники – достаточно грамотный народ, понимают: Христос – это бредятина для малолеток. К тому же из церкви меня поперли за конкретное блядство, а совсем не потому, что я не верю в какого-то там прихиппованного плаксу.

Во, бля! Я уж хотел было заступиться за Кэта Стивенса, как вдруг понял, о каком плаксе он говорит. Тут пришлось извиниться и свалить на самом интересном месте – Джеки разорался и стал привлекать внимание. И вообще, меня ждали дела.

Миссис Форсайт, как и положено, слегка обожралась и расквасилась, и мой старикан повел себя как настоящий джентльмен – или просто как мужик? – и вызвался проводить ее домой; на ступеньках он помогал ей особенно усердно, крепко поддерживая.

Чуть позже я привел домой всю компанию: Дженни, Дюка, Соседа и прах Крейви в урне, – во всяком случае, большую часть Крейви. Да, с открытым гробом ничего бы не получилось.

Лара почему-то заявиться не соизволила, Дженни предположила, что та отрывается с пиздкжом Монти.

– Ну, ты и извращенец, – говорит Сосед Уотсон, а я знай себе мешаю пепел с кокаином и каликами, да укладываю “дорожки” на лазерном диске.

– Извращенцы – друзья твоей лохматой жопы, – отвечаю.

Малышка Дженни сексуально так хихикает, и мне ее смех как бальзам надушу. – Крейви был свободен духом; и мы все сейчас приобщимся к философии нового времени.

– Это же так прекрасно! – говорит Джен н и и, чувствую, сжимает мою ягодицу. Шары в штанах ответили перезвоном. – Жаль, я не могу устроить бедняге Миднайту такие же проводы.

– Разве можно сравнивать животное и человека? – замечает Дюк.

Но Дженни не соглашается, энергично качает головой.

– Мы ценим душу, прекрасную, бессмертную душу, и не важно, в какой сосуд она облачена.

Прелесть, а не девочка! Ну, может, чуть-чуть чокнутая. Я понял, что пора уходить в полный отрыв, и поставил новый, только купленный диск Мерлина Менсона.

– Да пребудет он вечно с нами, – говорю. И прохожу первую дорожку.

Пошло не хреново, хотя, думаю, было бы лучше, не будь в этой смеси Крейви. Жестковато он отдается на клюв и в легкие. Это я не в упрек ему, а так.

Протягиваю вторую порцию Дженни, она честно и глубоко всасывает все до крупинки. Запрокидывает голову, морщит носик; вижу, глаза слезятся, но Дженни выдерживает.

– Ну, как? – спрашиваю.

– Ням-ням, – лыбится моя прелесть и глубоко вдыхает. – Офигенное ощущение: он внутри нас. – Она чихает и снова хватает меня за ногу.

Задело берутся Дюк и Сосед. Мы хорошо посидели, и я им говорю:

– Значит, так, друзья. Придется мне вас выпереть. Всех, кроме Дженни, нам с ней есть что обсудить.

Недовольные парни сваливают, наверняка направляясь в «Гот», чтобы успеть пропустить по кружечке перед закрытием.

Как только они исчезают, я открываю шкаф и достаю пенопластовую коробку для пива. Открываю, и перед нами снова Крейви, спасенный из зарослей высоченной крапивы. Мертвенно-бледное лицо с синими кругами под глазами, мертвыми губами – словно пластилиновая маска. От него нехило воняет.

– А с ним что делать будем? – спрашивает Дженни.

– Есть мыслишка. Только надо торопиться, он совсем хреново выглядит. К тому же, я уверен, в шее еще полно червей.

Но для начала еще по одной, в знак уважения.

Дженни наклоняется, чтобы втянуть дорожку. Вижу, ее торкнуло.

– Я кокаин уже сто лет не нюхала. С тех самых тор, как мы с Ларой, еще в Сент-Андрусе, пытались разбить на машине ворота во время выпускного принца Уильяма. У нее знакомый в это же время выпускался. До принца мы, однако, не добрались.

– Да уж, хорош поступочек, – отвечаю ей, а сам смотрю в мертвые глаза Крейви, и голова смотрит на меня из красного шлема.

20. Хмурое утро

Просыпаюсь у Джейсона. Кажется, утром. Кажется, следующего дня. Лежим рядом на полу. Оба в одежде. Значит, ничего не было. В носу свербит от смеси каликов, кокаина и пепла. Глотка как наждак.

Встаю, наклоняюсь над Джейсоном. Целую в лоб, но его сейчас и из пушки не разбудишь. Выхожу на улицу и тут же сталкиваюсь с Кингом-старшим. Мы оба здороваемся, поджав хвосты.

Да, бодун не хилый, и я знаю: будет только хуже, когда алкоголь напополам с кокаином, которые все еще бродят у меня в крови, начнут выветриваться. Джейсон вчера ставил какую-то прикольную музыку, ничего подобного раньше не слышала. Плюхаюсь в машину – та всю ночь простояла перед домом.

Под задницей что-то мокрое. Черт, это брюки мокрые, где-то я успела вляпаться. Из-под мышек пованивает, надо бы ехать домой, под душ и бай-бай, но мне неймется, тянет поболтать, а посему лечу к Ларе.

Дверь открывает доктор Грант. Лицо у него безжизненное, как у туберкулезника, сморщенное и какое-то бугристое. Словно те легочные заболевания, которые он диагностировал у бывших шахтеров, неким загадочным образом проникли в его собственные легкие. Смотришь на него и понимаешь, почему Лара трахается с такими неандертальцами. Ну а как еще можно добиться хоть какого-то внимания от этого безэмоционального человека? Лара хоть и говорит, что «уже выросла из Мерлина Менсона», где-то в глубине души затаила злобу. Она ничуть не изменилась, а в чем-то разбирается в жизни еще хуже, чем я. Может только пыль в глаза пускать. Знаю я ее, засранку мелкую. У меня мать такая же.

– А Лара дома? – спрашиваю.

Доктор Грант смотрит на меня, как на пустое место. Этот человек одинаково ненавидит себя и весь окружающий мир. Он лишь кивает головой в сторону лестницы, и я поднимаюсь. Черт, у меня на попе мокрое липкое пятно, он, наверное, заметил.

Стучу в дверь и прохожу в комнату. Лара сидит на кровати и читает журнал. Она смотрит на меня поверх страницы, а под глазом – огромный синячище всех цветов радуги.

– Сегодня я в Данфермлин не поеду, – заявляет она сразу.

– Что случилось?

– Угадай! – отвечает она с вызовом. А потом весело так добавляет: – Этот урод совсем спятил. Я ему заявила, что мы больше не будем встречаться. Мы поссорились. Он сказал, что хочет… ну, понимаешь? Ну, в последний раз.

Мне тут же вспомнился подонок Клепто. Господи, думаю, эти отморозки на все способны.

– Бедняжка! А он тебя не…

– Нет, не изнасиловал. Совсем даже наоборот. – Теперь Лара ухмыляется. – Мне, знаешь, такая мысль и самой понравилась. Когда дело дошло до дела, я нехило завелась, – и качает так презрительно головой. – А у него не встал. Я немного переборщила с комментарием по этому поводу, что ему совсем не понравилось.

Лара сдавленно всхлипывает, видно, что ее до сих пор переполняет бессильная злоба.

– Бедняжка, – повторяю я и сочувственно раскрываю ей свои объятия.

– Ты такая милая, – говорит она позже. У Лары очень несчастный вид. – Я сама виновата. Знала ведь, что нельзя с ним связываться. От него только неприятности. Да и от дружка его.

Сдуру думаешь, что…

Я в порыве готова поделиться с ней тайной о мерзком Клептомане, и необдуманно вырывается:

– …что их можно изменить?

Лара отвратительно хохочет в ответ.

– Совсем охренела? Я не до такой степени дура, миз Кахилл! – фыркает Лара, и я даю зарок: никогда ничего важного и личного ей не доверять. – Просто думаешь, что эти скоты должны быть тебе благодарны, ведь им не шлюха какая-нибудь залетная дает. Но оказывается, все не так. Теперь этот фингал и до Хоика не пройдет. И выглядеть я буду как подзаборная шалава из рабочего квартала!

– Не преувеличивай, – говорю ей и достаю косметичку. – Повернись-ка.