– Не хочу вам надоедать своими вопросами, но как так получилось, что вы с моей мамой подружились?

– Она спасла мне жизнь. – Он жевал с открытым ртом.

– Вы что, и правда думаете, что она может исцелять своим массажем?

– Нет. Но когда она пришла в мою больничную палату впервые, я держал в руках вот это. – Он вытащил из кармана пиджака маленький револьвер с ручкой из слоновой кости. – И я бы давно вышиб себе мозги, но у меня так тряслись руки, что когда я пытался зарядить его, то уронил пули. Но ко мне присоединили такое количество трубок, что я даже не мог встать с кровати, чтобы поднять их. – Рассказывая эту историю, он улыбался. Видимо, у нее был счастливый конец: он же не застрелился, в конце концов! – И тогда я сказал ей…

– «Не могу достать свои патроны» – закончил я за него.

– Так она тебе рассказала?

– Я слышал, как она сказала эту фразу, когда говорила с вами по телефону за день до того, как мы приехали сюда.

– Когда меня выписали из больницы, я сказал ей, что если когда-нибудь ей понадобится моя помощь, то все, что ей нужно сделать – это произнести эту фразу, – золотой зубочисткой он выковырял из зуба кусочек курицы.

– А что она сделал, когда вы попросили ее поднять патроны?

– Она заявила, что если после того, как она сделает мне массаж ступней, я все еще захочу покончить жизнь самоубийством, она сама зарядит пистолет и нажмет курок. – Мы оба рассмеялись.

– А больше вам никогда не хотелось этого сделать?

– Много раз, особенно в первое время. Но потом ко мне в больницу стала приходить твоя мама, и мы подолгу беседовали. Знаешь, с ней очень интересно разговаривать, особенно после того, как она понюхает кокаин. – В каком-то смысле мне было приятно узнать, что я не единственный, кто считает, что трезвый образ жизни сделал маму более скучной.

– Знаете, у моей матери полно газетных вырезок со статьями о вас. – Я не думал, что подвожу маму; мне казалось, он будет польщен.

– Знаю. Я сам ей дал.

– Зачем?

– Я хотел, чтобы она знала обо мне как можно больше, чтобы помочь принять одно решение. – Даже не знаю, что и думать: мне было приятно, что он советовался с моей мамой; с другой стороны, это настораживало.

– Какое решение?

– Мне хотелось понять, есть ли в жизни хоть какой-то смысл, или она абсолютно его лишена, как мне всегда казалось.

Теперь он вовсе не напоминал мне героя мультфильма. Перед уходом Осборн показал мне фотографии в рамочках, которые были развешаны по всей комнате. На снимках были запечатлены счастливые времена. Действие происходило в самых невероятных местах: охота на тигров в Непале, игра в поло в дворце Белого Раджи в Сараваке…

Осборн пояснил, что тот парень, который сидит с ним в катере, рассекающем эолийские воды – это один из Рокфеллеров, которого впоследствии съели каннибалы. Еще там были Джорджия О'Кифи, убивающая гремучую змею где-то в Мексике, и Билли Холлидей, явно обкуренная до крайности, лежащая на смятых простынях на светлой деревянной кровати в салоне самолета – было между ними что-то или не было?

Это была моя любимая фотография.

Все вместе это было можно назвать так: «Белые люди развлекаются. Дата: двадцатый век». Именно так обозначил это Осборн.

Тут мама просигналила нам, сидя в машине у окна, чтобы дать понять, что она готова забрать меня. Старик проводил меня к двери, и тогда я отдал ему его трость из слоновой кости.

– Спасибо, что одолжили ее мне.

– Оставь себе. Кто знает, может, тебе повезет, и она опять тебе понадобится.

15

Когда мы вернулись домой, позвонила Майя. Мы опять обменялись репликами типа «я-по-тебе-скучала-а-я-по-тебе-еще-больше», и я почувствовал, что член у меня затвердел. К тому времени, когда мы договорились до признаний в любви, он был не мягче стального клинка. Когда Майя сказала «Мы с дедушкой говорили о тебе», то даже он вздрогнул.

– И что он сказал?

– Что ты лежкий продукт. – Я уже был достаточно хорошо знаком с деревенской жизнью, и знал, что так называются яблоки и другие продукты, которые могут долго храниться.

– Это значит, что я ему нравлюсь?

– Для него это самый большой комплимент.

– А как насчет моего сюрприза? – Подумав об этом, я расстегнул джинсы. У меня никогда в жизни не было секса по телефону. Наверное, она это имела в виду.

– Какой ты нетерпеливый.

– Я не нетерпеливый, а любопытный.

– Мы поедем на пикник. Ночью. Вот и все, что я могу тебе сказать.

– Звучит заманчиво. – Я тяжело дышал в трубку.

– Ты смеешься надо мной?

– Нет.

– Хорошо.

– Почему хорошо?

– Потому что Брюс любит надо мной подтрунивать, а меня от него уже тошнит

– Если тебя от него тошнит, то и меня тоже. – Все-таки у меня здорово получается говорить людям то, что они хотят услышать.

– Я за тобой заеду в полседьмого. – Когда она повесила трубку, мне вдруг стало смешно. Наверное, это выглядело забавно: в руке я до сих пор сжимал свой член. Я вспомнил, как видел на вокзале писсуар, на котором было нацарапано: «Любовь такая большая, когда ты держишь ее в своей руке».

Следующие двадцать четыре часа мои гормоны вырабатывались в таком количестве, что я пребывал в блаженстве от предвкушения чего-то очень важного, что молодые мужчины часто принимают за удовлетворение. Теперь я уже не боялся и не надеялся втайне, что моя мать – любовница Осборна, и у меня появилось много свободного времени, чтобы мечтать о том, что за сюрприз подготовила мне Майя.

Я был уверен, что мне пообещали секс. После того удовольствия, которое доставила мне ее рука под столом на вечеринке в честь ее шестнадцатого дня рождения – возраст невинности, как известно, – я был просто одурманен распутными мыслями о том, что готовит мне судьба в тот момент, когда мы с Майей останемся в темноте наедине. Я пришел, нашел, и теперь собирался победить жаркую и загадочную женскую сущность, жаркие мечты о которой посещали меня еженощно – тех самых пор, когда я начал прятать журналы между обшивкой кровати и матрасом. Да, мы сделаем это. Без вопросов.

Я был так счастлив, что когда мама уехала утром делать массаж Осборну, мне стало ее жаль. Она была ему симпатична; меня же любили по-настоящему. Когда я услышал, что она уезжает, то бросился к автомобилю и постучал в окно, чтобы она остановилась. А когда мама спросила меня, что случилось, я ответил: «Ничего, просто хотел поцеловать тебя на прощание». Мама так никогда и не узнала, что после этого я пошел домой и заправил кровать из сострадания к ней. Моя жесткость была и невинна, и прекрасна.

Я поджидал Майю, сидя на газоне. Солнце уже садилось в пурпурно-синие облака. Вечернее небо было похоже на восхитительный синяк. Я был так взволнован, что когда запрыгнул в машину и уселся рядом с ней, то наклонился поцеловать ее с такой слепой страстью, что наши передние зубы столкнулись, и она закричала: «О Боже, у меня кусок зуба откололся». Девочки-подростки часто еще менее романтичны, чем мальчики.

Я был разочарован, и Майя, кажется, почувствовала это. Когда я увидел в зеркале заднего вида, что она улыбается, то решил, что она хочет дать мне еще один шанс. Но она спросила только: «Ты когда-нибудь «Лендровер» водил?». Видимо, думает, что я действительно отбил кусочек от ее переднего зуба.

– Конечно! – разумеется, я соврал.

Я дергал за сцепление, вертел и со скрежетом дергал какие-то рычаги, так что скоро стало ясно, что на самом деле я сижу за рулем такой машины впервые. Майя смеялась, а я чувствовал себя ужасно глупо. Мы катили по проселочной дороге по направлению к тому большому сюрпризу, который (теперь я был в этом убежден) мне никогда не получить.

Мы подпрыгивали на ухабах, останавливались и вновь продолжали движение через поля с кукурузой, которая теперь уже доходила мне до плеч, и залежными землями, засеянными лавандой. Вокруг нашей машины скакали олени: они то появлялись, то вновь скрывались в море зелени, словно дельфины. Когда мы подъехали к ущелью, в глубине которого текла речка, Майя сказала, чтобы я дал полный газ. Машина накренилась, все четыре колеса вращались. Передняя шина наехала на камень. Руль выскользнул у меня из рук. Крыло машины натолкнулось на дерево. Раздался металлический скрежет. Задняя фара разбилась – в нее влетел камешек. Мы два раза повернулись вокруг своей оси. Все четыре колеса были заляпаны грязью. Я задрожал от прилива адреналина и от смущения, а потом повернулся к Майе и тихо сказал: