И вновь в трубке раздались оглушающе-противные короткие гудки.

Целую неделю Потураев ломал голову, разбирая по косточкам телефонный разговор с Мариной. Из него явно вытекало ее откровенное нежелание продолжить знакомство. Но Андрею никак не удавалось понять причину такого странного нежелания. Насколько он мог судить по ее голосу, она действительно не имела к нему претензий за 'изнасилование' — с этим словом он был категорически не согласен. Насколько мог помнить постельные ощущения, там она тоже не могла предъявить ему ни малейших претензий. Ведь, несмотря на то что он насильно лишил ее девственности, что причинил ей не только боль нравственную, но и не абы какую физическую, расстались они более чем на теплой ноте. И тогда, в ванне, под струями воды, она совершенно не сожалела о потерянной девственности. И даже, несмотря на боль, отдалась ему снова страстно и весьма охотно. Да еще как стонала при этом! Правда, Андрей тогда так и не понял, стонала ли она от боли или от сладострастия. Одно знал наверняка: даже если и от боли, то все равно получала от этого наслаждение. Уж очень откровенно она отзывалась на его ласки, и даже с огромной натяжкой нельзя было утверждать, что она не очень хотела близости. Утверждать же то, что и во второй раз он взял ее помимо воли, — это уже откровенная ложь. Впрочем, она этого и не утверждала.

Вроде и не высказывала ему никаких претензий, никаких обид, но категорически отказывалась от продолжения внезапного романа. Романа? Андрей удивился. Да полноте, о каком романе может идти речь? Разве он предлагал ей какие-нибудь романтические отношения? Вовсе нет, и в мыслях не было. Это бабы-дуры о романтике мечтают, а у мужиков все намного проще. Вот он и предлагал ей встретиться, чтобы…

Ах, вот оно что! Так вот где собака порылась. В том-то и дело, что романтики он ей не предлагал, а предлагал лишь откровенную любовную связь. Вернее, он ей вообще ничего не предлагал, кроме встречи, но она, казалось бы дитя наивное, сразу просекла, что романтикой в их грядущей встрече и не пахнет. А Потураев и не стал убеждать ее в обратном, еще и подумал: надо же, вот и умница, сама все поняла. Умница-то, может, и умница, но разве можно назвать ее умницей, раз она, невзирая на явное наличие рассудка, все еще рассчитывает на какие-то романтические отношения? И это после того, что между ними было! После того как сама на практике поняла, что одной романтикой сыт не будешь, что без плотских утех любви быть не может.

А могут ли быть плотские утехи без любви? Да запросто! Он что же, каждую шалаву, каждую любительницу острых ощущений, с разбегу прыгнувшую в его койку, любить должен? Еще чего, у него и без любви прекрасно получается. Вот только почему капризная Маринка никак не идет из головы?

Бесконечно злой на себя, и еще больше — на Маринку, через неделю, в самый разгар буднего дня, дабы не нарваться на родителей вредной школьницы, Андрей позвонил в ее дверь.

Маринка стояла на пороге такая маленькая, худенькая, без граммульки макияжа — чистая школьница. Вот в таком виде она ни за что, даже при самом слабом освещении, не прошла бы за студентку-второкурсницу. Дитя, да и только. Не успел Андрей умилиться, как тут же сам себя и одернул: ничего себе дитя! Так опытно играет, мерзавка, на нервах. Это он, он — Андрюша Потураев, к своему стыду и позору, таскается за нею, как провинившийся школьник. Не дай бог кто узнает о таком позоре — вовек не отмоешься. Ну ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последний. Пусть сейчас он позволит ей себя унизить, пусть. Противно, конечно, но у него на то имеется более чем веская причина: чтобы вырвать занозу из сердца, он непременно должен повторить ту 'лабораторную работу'. Ха, вот ведь умница — сама подсказала, как назвать то, что между ними произошло. Вроде и не пошло, и в самую тютельку. Ничего, ничего, вот он добьется цели и забудет про вредную школьницу, он ведь все равно повторов не любит, не в его это принципах. Зато девчонке сейчас наобещает с три короба, а потом она, паршивка такая, пусть страдает так, как его вынудила страдать. Вот тогда кошке и отольются мышкины слезы. А он еще постарается намеренно причинить ей как можно больше боли. Нет, не физической, конечно, — он же не садист какой-нибудь. А вот в моральном плане он заставит ее пострадать. Она его всю жизнь помнить будет, дрянь малолетняя.

— Привет, малыш. Твоя взяла — вот он я, а вот моя повинная голова. Секи, если совесть позволит, но даже по уголовным законам за явку с повинной положена амнистия.

Глава 6

Марина отложила книжку в сторону. Кого принесло? Наверное, почтальон. Тетя Катя всегда поздравляет на день раньше, все боится опоздать. Даже не взглянув в зеркало на собственное отражение, Марина открыла дверь. На пороге, картинно свесив на грудь голову, красовался Андрей. Не дожидаясь приглашения и не поднимая головы, танком прокладывая себе дорогу, перешагнул через невысокий порожек, прикрыл за собой дверь и заявил:

— Привет, малыш. Твоя взяла — вот он я, а вот моя повинная голова. Секи, если совесть позволит, но даже по уголовным законам за явку с повинной положена амнистия.

Маринкино бедное сердечко затрепетало: пришел, пришел! Он все понял! Он, дурачок, долго сопротивлялся, но теперь готов признать, что без нее уже прожить не сможет. Глупый, глупый Андрюшка! Зачем же они потеряли столько драгоценного времени?

Однако заставила себя сохранить бесстрастное лицо:

— Ну и?..

— То есть? — На лице Андрея все еще сияла глупая улыбка.

— По-моему, мы уже все выяснили, или я ошибаюсь?

— Ой, ну хватит, маленькая, — протянул Андрей, не забыв при этом притянуть к себе неласковую хозяйку.

Однако целовать не стал, умело забавляясь любовной игрой. Притянул к себе за талию, а наклоняться и не думал. Только поднял двумя пальцами Маринкин подбородок и насмешливо смотрел в ее засмущавшиеся вдруг глаза. Смотрел долго. Улыбка постепенно сменилась нежностью, а он все смотрел и смотрел. Марина, ожидавшая поцелуя и уже решившая, что непременно будет сопротивляться — уж коли держать марку, так до конца! — с каждым мгновением теряла уверенность в том, что таки найдет в себе силы противостоять своему герою. Сердечко трепетало, разум затуманился, в висках билась одна мысль: ну почему, почему он не целует? И, не в силах больше ждать, сама прижалась к нему всем телом. Голова ее при этом оказалась у него под самым подбородком. Андрей облегченно вздохнул и обнял ее уже расслабленно, но крепко. Держал так долго-долго, даже начал уже покачиваться с ней вместе вправо-влево. Получилось, у него все получилось! И, лишь насладившись близостью ее тела, ее покорностью, убедившись в безоговорочной капитуляции, поцеловал. Одной рукою стащил резинку с хвостика и теперь путал ее светлые волосы, вторая же рука нагло прогуливалась вдоль Маринкиной спины. А та словно и не замечала ничего, тихонько млела в его объятиях: пришел, миленький, пришел!

Нацеловавшись вволю, наласкавшись, вплотную приблизившись уже к более опасным ласкам, Андрей нарушил молчание:

— Родители скоро придут? Мы успеем?

Маринка словно очнулась. Что? Опять? Он и теперь ни о чем другом думать не может? Значит, все правда, и им всем от девушек нужно одно и то же?

Резко отстранилась:

— Да, наверное. Так что тебе лучше уйти.

Сказала холодно и резко, так, что и чурбан почувствовал бы ее недовольство. А разве ж Андрей чурбан?

— Ну что опять не так?

— Ничего, — буркнула Марина и отвернулась. — Мне кажется, тебе пора.

Андрей обхватил ее сзади, прижался всем телом, зарылся носом в ее длинные спутанные волосы, зашептал в самое ухо, обдавая не столько даже дыханием, сколько желанием, горячим и непреодолимым:

— Я никуда не уйду. По крайней мере, один. Я не хочу от тебя уходить. И не уйду. Ты же и сама не хочешь, чтобы я ушел, верно? Молчи, не ври, я все равно знаю, что ты не хочешь этого. Не бойся, я не уйду. Ты уже победила, так что можешь отдохнуть — схватка окончена, я покорен окончательно и бесповоротно.