— Поэтому мы должны очень хорошо подумать, понимаешь? Взвесить все 'за' и 'против'. Настолько ли мы необходимы друг другу, чтобы ломать то, что имеем сегодня? Я думал над этим очень долго. Вернее, сначала я искал ответ на твой вопрос, а потом, когда нашел его, думал над тем, как теперь быть. Я уже все обдумал, именно потому и говорю сейчас с тобой. И я не хочу, чтобы ты отвечала сейчас, с бухты-барахты. Ты тоже должна хорошенько подумать. Недели будет достаточно?

Марина наконец, недоуменно посмотрела на него. Ей хотелось кричать: 'Да, да, Антошик, милый, конечно да! Зачем мне эта неделя? Я и сейчас знаю, чего я хочу, я могу ответить сию минуту, сию секунду: да, да, Антошка, милый, конечно же да!' Но постеснялась — слишком много народа было вокруг, да Аришка настойчиво дергала за руку, не понимая, какой важный момент сейчас наступил в маминой жизни:

— Ну мам, ну пойдем, мы же к бабушке шли!

Антон же понял Маринкин недоуменный взгляд иначе:

— Да, Марина, ты все правильно поняла — я говорил именно об этом. Вместе. Всегда. Хочешь ли ты этого так же сильно, как и я. Неделя. Тебе хватит недели?

Марина разочарованно кивнула. Господи, Антон, что за глупости, какая неделя? Кому она нужна, эта неделя?!

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул Антон. — Тогда в следующую субботу здесь же, в одиннадцать. Устраивает?

Марина кивнула, все еще не понимая, что происходит. В мозгу билась одна мысль: 'Неделя, еще одна неделя. Еще целая неделя с Каламухиным. Зачем, Антон?!' Аришка тянула маму за руку, ныла:

— Мама, ну пойдем к бабушке!

Антон вцепился в свою тележку, развернул ее и направился к кассе, кинув на прощание:

— Суббота, одиннадцать. Не забудь…

А Марина толкала свою тележку в глубь магазина, машинально отбирая необходимый товар с полок и отправляя его в тележку. Рядом радостно скакала Аришка:

— Ура, ура, мы идем к бабушке!..

Стоит ли говорить, что эта неделя оказалась самой длинной в Марининой жизни? К счастью, Витольд после размолвки притих хоть ненадолго со своими 'длииинненькими котлетами', пытался меньше раздражать супругу. Однако, несмотря на все его ухищрения, это ему не удавалось. Стараясь как можно меньше трогать Марину, он по полвечера разговаривал по телефону с Юрой Погребниченко, по обыкновению для начала истерзав Татьяну. Марине хотелось тишины, хотелось думать только о том, что вот еще пять дней, четыре, три дня, и она сможет наконец крикнуть Антону уверенное 'да', и тогда пошло оно все к черту, гори оно все огнем, весь этот Каламухин со своей ненормальной мамашей, ведь тогда у Марины наконец все будет хорошо. Но над ухом по-прежнему раздавалось назойливое:

— Здраааавствуйте, Таня! А как ваши делаааа?! Какала ли ваша собааачка?

И каждый вечер Марине ужасно хотелось, чтобы поскорее наступило утро. Если так уж тяжело дождаться субботы, то пусть хотя бы поскорее будет утро, чтобы она могла отправить Аришку в садик, а сама отдохнуть на работе от опротивевшего враз супруга. Он уже давно был Марине крайне неприятен, и единственное чувство, которое она испытывала последних месяцев десять-одиннадцать, с тех пор как точно поняла, что никогда не сможет привыкнуть ни к самому Витольду, ни к его маразматической мамаше, — это глубокая усталость от совместной с ним жизни. Теперь же, когда вблизи забрезжил рассвет, выносить нудного мужа стало вообще невозможно. От одного его голоса ныли зубы. Нет, лучше уж работать, вычитывать скучные тексты, не особо зацикливаясь на их содержании, лишь натренированным взглядом спотыкаясь об ошибки, а думать о своем, о сокровенном. Конечно, Антон — это совсем не Андрюша Потураев, но, может быть, это как раз огромный плюс?

Разве смог бы Потураев стать хорошим мужем и тем более отцом? Да полноте, какой из Потураева муж?! Может, отцом он и был бы неплохим, кто его знает, но мужем… Андрюша Потураев — общественное достояние, переходный вымпел, достающийся победительнице очередного этапа гонки за экзотическими ощущениями, и прикарманить, посадить его на ошейник, привязав к одной отдельно взятой юбке, — это утопия, абсолютная и категорическая утопия. Не в том даже дело, что ему не нужна Марина. Его даже теоретически нельзя было назвать чьим-либо мужем. Просто, даже обладая сверхшикарной фантазией, невозможно было бы представить реальную женщину, ради которой Андрюша добровольно согласился бы надеть воображаемый ошейник. И уж тем более этой женщиной не могла быть Марина, как бы ей этого ни хотелось.

А хотелось бы? Самой себе Марина лгать не умела. Да, безусловно. Это было ее самое сокровенное желание. Чтобы вновь объявился на ее пороге Андрюша Потураев, чтобы поздоровался буднично-возмущенно: 'Ну и добрый вечер!', потешно склонив голову: 'Виноват, каюсь! На, секи, если совесть позволит! Но вообще-то повинную голову меч не сечет'. И она бы рассмеялась, и снова все простила, и бросилась бы в его теплые объятия с радостным возгласом 'Андрюша!'… И пусть бы после этого он снова пропал на долгие годы — она бы все равно бросилась в его объятия, даже заранее зная, что это всего лишь на один раз, что уже завтра он снова предаст ее. 'Господи, ну почему я такая глупая?! Почему мне не нужен Каламухин, хоть он и принял меня с ребенком? Он, конечно, ужасный зануда и эгоист, но он ведь не предатель, как подлый Андрюша! Почему я не могу с радостным криком броситься в объятия Антона, хотя и он согласен принять меня с чужим ребенком? Да, я готова принять его предложение, и я, без всякого сомнения, его приму, но почему, почему, Господи, мне волком выть хочется оттого, что не Потураев сделал мне это предложение? Ведь он же гад, подлец, мерзавец, а я всю свою жизнь готова бросить к его ногам. Почему все в этом мире так несправедливо, Господи?!!'

Марина прекрасно осознавала, что не любит Антона. Вернее, не может любить так, как подлеца Потураева. А может, это и хорошо? Ведь вместо этого она любит его нежно, по-дружески. Она действительно испытывала к Антону очень теплые чувства, он и в самом деле был ей сейчас невероятно дорог. Раньше-то она его не ценила, зациклившись на своем Потураеве, а теперь, прожив бок о бок с Каламухиным целый год, невыносимо длинный и нудный год, начала ценить человеческие качества Антона. И это хорошо, что она не любит его так страстно, как Потураева, ведь на такой сумасшедшей, глупой и безоглядной любви ничего путного нельзя построить, тем более семью. Одно сплошное уважение, как Марина имела возможность убедиться, тоже недостаточно крепкий фундамент для построения семьи. Без малейших добрых чувств уважение к 'коллеге по семье' разрушается со скоростью звука, и вот уже всего лишь через какой-то год вместо крепкой 'ячейки общества' обнаруживаешь одни сплошные обломки кораблекрушения. А вот симбиоз нежной дружбы и уважения — это, видимо, и есть самый что ни на есть надежный фундамент для основания благополучной семьи. Да, наверняка так оно и есть. Как обычно, истина находится где-то посередине…