На пороге стоял немного подвыпивший Игорь. Катя уже не могла говорить, она только стояла на пороге и кричала длинное, протяжное 'Аааааа!', размазывая слезы по щекам. И видимо, на другом конце провода как раз сняли трубку, потому что Зимин вдруг произнес:

— С наступающим вас! — и положил трубку на рычаг телефона.

Подошел к сестре, рывком 'на себя' оттащил ее от двери, освободив таким образом проход для Игоря, бросил ему недовольно:

— Двери закрывай, нечего соседей веселить!

Катя словно сошла с ума. Набросилась на мужа, стала колотить его по дубленке сжатыми кулачками:

— Гад, какой же ты, Сергеев, гад! Гад, гад, гад! Я чуть не умерла — ну где же ты был?!!

И вдруг словно ослабла, прижалась к Игорю, расплакалась в голос:

— Игорешечка, миленький, родненький, не бросай меня больше, ладно? Никогда не бросай, миленький!

Игорь как-то по-дурацки, чуть смущенно улыбался, словно извиняясь перед гостями за поведение супруги. А сам прижимал ее к себе, гладил по спине, слегка похлопывая, и приговаривал:

— Ну-ну, тише, тише… Я живой. Ну же, ну, тихонько. Все нормально… Просто в срок не уложились, там у них сбой аппаратуры произошел…

Зимин довольно грубо спросил:

— Ты что, позвонить не мог? Ведь чуть с ума не посходили.

— Да у них там, на том полигоне, девятнадцатый век, ей Богу! Устанавливаем технику двадцать первого века, супер-технологии, а у них даже телефоны не работают! В первый день работали, а потом крысы кабель перегрызли. Я ж говорю — Тмутаракань! Двадцать первый век на дворе, ёлки! Кать, ну Кать, ну всё, слышишь, всё, я же живой.

— А мобильный на что? — разозлился Зимин. — Ты что, срочно разучился им пользоваться?

— Так она ж мне зарядное устройство забыла положить, тётя Мотя! Кать, зарядку ж нужно было первым делом. Ты в следующий раз…

— Я тебе дам следующий раз! — воскликнула Катя. — В следующий раз останешься дома! Ой, и как я забыла? Я же так боялась забыть что-то важное… Игоречек, миленький, родненький, ты больше не уедешь? Пожалуйста, не уезжай, миленький, ты же не знаешь, как плохо одной, как страшно…

Игорь то ли от слез супруги, то ли под воздействием алкогольных паров, расчувствовался, давай целовать Катю прямо в прихожей:

— Кать, ну прости. Катюшка моя, Катька…

Зимин ухватил Женю за руку и с силой потянул вон из квартиры:

— Пойдем отсюда.

Зимин по-хозяйски прошел в комнату, чуть задержался напротив календаря с очаровательной собачьей мордашкой, окинул комнату оценивающим взглядом:

— Красиво. Ты ждешь гостей?

Женя устало присела в кресло. Разговаривать абсолютно не хотелось. Как посмотрела на сцену возвращения блудного мужа, как услышала Катины счастливые всхлипы — уже ничего не хотелось. Потому что знала — ей никогда не стать такой счастливой, как Катя. Какая все-таки несправедливая штука судьба! Одним — счастья полные корзины и чуть-чуть тревоги, только чтобы не забывали про свое счастье. Другим — абсолютное одиночество, лишь чуть-чуть, самую малость оттененное острыми ощущениями. Да еще отчитывайся тут перед всякими разными, почему у тебя дом сверкает новогодними огнями да шикарный стол накрыт.

И такая почему-то злость на Женьку накатила, такая обида, что ответила гостю почему-то грубо, словно он один был виноват в ее личных проблемах:

— Никого я не жду! Кого мне ждать, кого?!

И, почувствовав свою бестактность и несправедливость, тут же вполне мирно добавила:

— Нет, я никого не жду. Там… Там все кончено… С ним. А больше…

Зимин посмотрел на нее сочувственно, сказал чуть иронично:

— То-то я смотрю, иконостас со стены пропал, — и, поняв, что его ирония не к месту, добавил серьезно: — Я рад, что ты поняла.

Женька грустно усмехнулась:

— Было бы намного лучше, если бы я поняла это гораздо раньше!

— Ну, знаешь, лучше поздно, чем никогда, — успокаивающим тоном ответил гость.

— О, да! — с энтузиазмом ответила Женя.

Зимин не ответил. Молчала и хозяйка. Нудно тикали часы на стене, размеренно отсчитывая уходящие в вечность мгновения. Искрилась праздничными огоньками маленькая елка на журнальном столике, потому что настоящую, полноценную елку попросту негде было ставить — комнатка и без елки не особенно большая, а с огромным деревом так и пройти негде было бы. Томилась малиновым соком на накрытом столе селедка под шубой, заманчиво блестели глянцевыми боками маленькие помидорчики. В уголочке в своем уютном хрустальном гнезде отдыхали апельсины вперемежку с мандаринами, источая тонкий цитрусовый аромат в тепле комнаты. Рядом строго вытянулись благородный коньяк и пузатая бутылка красного вина.

Неловкое молчание смутило Женю. Как-то неудобно было молчать с едва знакомым человеком, который, однако, несмотря на это обстоятельство, был очень близким. Пусть так недолго, пусть лишь раз, но ведь был. И таким близким, что до сих пор в его присутствии все поджилочки тряслись. И так Женьке было страшно, что Зимин обнаружит их мелкое дрожание, так боялась, что он поймет, чего она в эту минуту жаждет всею своей душою, всем телом своим… И в то же время жутко боялась, что он этого не поймет. Что посидит вот так в кресле, переждет некоторое время, позволив любимой сестренке всласть нарадоваться возвращению блудного мужа без посторонних, а потом опять уйдет. И снова Женя будет встречать новый год одна. Потому что нет ей места среди счастливых людей. Нет для нее вообще в мире места кроме вот этой крошечной однокомнатной квартирки. Потому что кто-то рождается для счастья, для любви, а другие, дабы мир не перевернулся от всеобщей радости, уравновешивают его одиночеством и страданием.

Женя потянулась к пульту и включила телевизор. Да, так лучше. Пусть за них сегодня говорят артисты. Им за это деньги платят. А они с гостем посидят молча, потому что говорить им друг с другом решительно не о чем.

Словно по закону подлости, на первом же попавшемся канале до неприличия сладким голосом пел о неземной любви Дмитрий Городинский. Женя лихорадочно переключила на другой канал. Нарвалась на рекламный блок. Ну что ж, пусть будет реклама. По крайней мере, в рекламе-то уж Городинского точно не покажут!

— Ну, что? — с фальшивым энтузиазмом в голосе спросила она, изображая радушную хозяйку. — Не проводить ли нам уходящий год?

Зимин посмотрел на часы, протянул неуверенно:

— Без четверти одиннадцать… Немного рановато. До двенадцати вполне можно успеть 'напровожаться' так, что и новый год не заметишь. А впрочем — почему бы и нет?

Женя обрадовалась. Хоть какое-то занятие — лишь бы не сидеть вот так молча, каждый припоминая события второй встречи. Или он думает о первой? Или вообще не вспоминает, а думает о чем-то своем? Эта мысль была для Жени просто невыносима. Уж лучше жевать под аккомпанемент телевизора, только бы не молчать!

Принесла из холодильника бутылку водки, тут же запотевшую в тепле комнаты, хрустальную салатницу с обязательным новогодним 'Оливье', заливное из языка, мясную нарезку.

— Присаживайтесь, — пригласила Женя гостя к столу, и присела сама. — Водка, коньяк, вино? Шампанское пока оставим в покое.

Зимин поднялся из кресла и встал под люстрой, как раз там, где в прошлый раз… Ой, нет — оборвала Женя собственные воспоминания. Только ни о чем не думать, только ни о чем не вспоминать!

— Ну присаживайтесь же! — настойчиво повторила она.

Зимин подсел к столу, спросил с некоторой ехидцей в голосе:

— А мы что, перешли на 'вы'?

Женя смутилась. Помолчала пару мгновений, потом ответила почти что шепотом:

— Да я, собственно, на 'ты' и не переходила…

— А, вот как? — почему-то обрадовался Зимин. — Ну-ну…

И начал накладывать себе традиционное 'Оливье'. А Женя снова притихла: и что он хотел сказать своим 'ну-ну'?!

— Тебе чего налить? — спросил Зимин. — Я бы не отказался от коньяка. А ты?

— А мне лучше вина, — почему-то побледнела Женя. Ну почему, почему он так на нее смотрит? Как будто издевается! И ухмылочка эта дурацкая!