Катя допила остывший чай. Помолчала минутку, словно взвешивая все 'за' и 'против': говорить, не говорить. Спросила бесхитростно:

— Ты знаешь, кто такая Алина?

Женя знала. Теперь знала. Но объяснять Кате, откуда у нее столь секретные сведения, очень уж не хотелось, и она покачала головой.

— Петракова. Слышала про такую?

Женя изобразила безграничное удивление, словно впервые услышала это известие:

— Да ты что?! Петракова? Та самая?! Ни фига себе!

— Вот-вот, — простодушно улыбнулась Катя. — Только тогда она была еще просто Алиной. Правда, Зиминой стать отказалась — папенька ее настаивал, чтобы она осталась на своей фамилии, честолюбивый мужик, а сына не получилось, вот он и боялся, как бы его фамилия не накрылась медным тазом. Короче, Алина была еще простой студенткой. Они в одной группе учились. Это уже потом, после института… Это я уже немножечко помню, мне лет двенадцать тогда было. Или одиннадцать… В общем, Олег тогда в какой-то институт попал по распределению, а Алина — на завод Лихачева. Вот только она там буквально пару месяцев проработала. Папенька ее на телевидение быстренько пристроил. Тогда как раз организовалась телекомпания 'ВиД', помнишь? Самые Горбачевские времена. Ну, там, программа 'Взгляд', 'Прожектор перестройки' и прочая фигня. Я в эти тонкости не вникала, поэтому могу что-нибудь напутать. Знаешь, в двенадцать лет ведь все это таким чужим и неинтересным кажется. Так вот, Алина попала на телевидение, редактором музыкальных программ. И как-то уж очень резко поднялась. Быстро. Очень быстро. И папенька ее взлетел тогда, как на дрожжах. Как раз пошел огромный поток рекламы, а он именно на ней, можно сказать, и сидел. Да он и по сей день всю рекламу контролирует. А Алина теперь контролирует едва ли не все теле- и радиоканалы. В смысле, всю музыкалку. А ты ж понимаешь, чтобы кого-то раскрутить, первым делом нужно пробить ему телеэфир. Ну, клипы там, разная лабуда. Концерты всякие. И все это изрядно стоит. А решающий голос в этих вопросах, между прочим, за Алиной.

Катя снова замолчала, словно с головой погрузилась в воспоминания. Потом повела плечами, как бы разгоняя кровь:

— Слушай, Жень, пойдем в комнату, а? А то у меня уже спина затекла. И задница одеревенела от твоей табуретки. Пошли, — и, не дожидаясь приглашения, первой прошла в комнату.

— О! — радостно воскликнула она на пороге комнаты. — Наконец-то! Наконец-то ты этого козла отправила в утиль! Сколько раз тебе говорила — сними его со стены и не позорься. Слава Богу. Только теперь ремонт придется делать — обои вокруг выцвели. Или что-нибудь другое туда повесь.

Женька ответила, потупив глазки:

— Да, ремонт — оно бы хорошо, давно пора. Но пока не до него. Я тут намедни календарь на следующий год купила, вот и освободила место. А то надоело, пять лет висит…

— Вот и правильно, — согласилась Катя, удобно устраиваясь в кресле. — Давно пора. Ох, Женька, если б ты знала, как я его ненавижу! Придурка этого, Городинского. Сейчас сама все поймешь. Так вот. У Алины сразу много денег появилось, резко. А у папаши ее, наверное, еще больше. Из крошечной квартирки мы перебрались в шикарную четырехкомнатную на Маяковке. Это время я уже хорошо помню. Вот только воспринимала тогда все еще по-детски. Очень хорошо помню, что Алина постоянно лечилась. Меня, собственно, никто ни о чем в известность не ставил, просто на кухонном столе всегда стояло огромное количество всяких пузырьков да упаковок с таблетками. Это я потом постепенно начала соображать, что к чему. Они оба очень хотели детей, а Алина никак не могла забеременеть. Она лечилась просто таки с патологической страстью. С фанатизмом. Таблетки жрала буквально пригоршнями. Ужасно боялась, что Олег ее бросит из-за того, что она не может иметь детей. Она ведь раньше такая же тоненькая была, как ты. А от таблеток этих… В общем, то, какая она сегодня — вовсе не результат невоздержанности в еде. Она себя этими лекарствами угробила. А Олежка… Он, конечно, хотел детей. Он их и сейчас хочет — он ведь нормальный человек. Над моими оглоедиками трусится, как курица над цыплятами. Он видел, как Алина страдает. И сам страдал. Он ведь ее сильно любил. Так сильно, что отказался от надежды иметь детей. При мне сказал: 'Хватит! Больше никаких таблеток!' Но это не помогло. В ней уже произошли какие-то физиологические изменения. Еще бы — столько лет сидеть на гормонах! В общем, и детей не нажила, и здоровье угробила.

Женя удивленно приподняла брови. Так вот как? А Городинский ведь ей все представил иначе, совершенно в других тонах. Интересно, кто из них говорит правду?

Катя вновь притихла. На ее миловидном, чуть полноватом лице обозначилась какая-то внутренняя боль, словно она рассказывала не о событиях десятилетней давности, а о том, что происходило буквально вчера. Женя тоже молчала. Боялась выдать свой интерес к теме каким-нибудь неосторожным словом. Или интонацией. Или просто движением.

— Бедная баба, — вздохнула Катя. — Как я ее понимаю! Знаешь, если бы я не смогла иметь детей, я бы не знаю, что с собой сделала! И уж как самый минимум — согласилась бы на любое лечение, даже на такое уродующее, как гормоны. В общем, в Алине как будто надлом какой-то произошел. Пока Олег ей не сказал 'Хватит', она еще вроде бы надеялась, держалась. По крайней мере, не собиралась мириться с такой несправедливостью. А потом, когда он запретил… Он просто взял и вышвырнул в мусорку все ее лекарства. Дорогущие — жуть! А он просто сгрёб в мусорное ведро и выбросил. Как она плакала! Ты не представляешь. Я до сих пор помню, как сердце сжималось. Я тогда даже не понимала, какая это страшная беда для женщины — не иметь детей. Но вот тогда, в тот миг… Когда Алина поняла, что всё, конец ее надеждам… Это было ужасно. Мне ее до сих пор жалко. Несчастная баба. Разве деньги и власть могут заменить счастье материнства?!

О, а вот это Женя понимала очень хорошо! Тут же в памяти всплыл крошечный мальчишечка в кувезе с прикрепленными к голому темно-розовому тельцу датчиками и иголкой капельницы, торчащей из тоненькой, как веревочка, ручки. Ведь именно его потерю оказалось пережить тяжелее всего. Даже тяжелее, чем предательство того, чье имя она под страхом смерти не произнесет! И как она только могла подумать, что уже практически готова выпустить его имя из темницы памяти?!!

— Нет, — грустно, но вместе с тем крайне убежденно ответила она. — Дети — это дети. Тут и говорить нечего. И тут я с твоей Алиной абсолютно солидарна.

Катя глубоко вздохнула, в очередной раз сопереживая бывшей родственнице, и вновь продолжила:

— Ну ладно. В общем, надлом. Ты понимаешь, что это значит? Это когда человек теряет основу. Вот из-под нее как будто стул вытащили и заставили сидеть в воздухе. Или нет. Как будто позвоночник из нее вытащили. Даже скелет. Все до единой косточки. Когда от человека остается только бесформенная масса. Она тогда даже в бутылку заглядывать начала. Впрочем, Олег ее быстро от этого отучил — у него ведь был печальный опыт с отцом, он не мог ей этого позволить. Но только на борьбу с бутылкой его и хватило. Он ведь тогда начал бизнесом заниматься. Времена-то были тяжелые. Особенно для работников науки. Если и не сокращали поголовно, так в неоплачиваемые отпуска всех подряд отправляли. В принципе, Олег мог не слишком-то и париться — Алина ведь зарабатывала о-го-го, на три семьи бы хватило. Но Олег гордый. Он не может у бабы на шее висеть. Даже у собственной жены. Начал мотаться в Германию за бэушными машинами, тут их продавать. Были свои сложности, но были и маленькие успехи. В общем, он понемножку начал подниматься на ноги. Так, чтобы собственной жене в глаза смотреть было не стыдно. Но и дома бывал все реже. Постоянно где-то пропадал. А у меня как раз началась собственная жизнь. Кавалеры, свидания. Игоречек нарисовался на горизонте. Потом вообще замуж вышла и сюда переехала. И Алина все чаще оставалась одна. Я, конечно, пока Сережку не родила, старалась про нее не забывать, почаще к ней приезжать. Как только Олежка умотает в Германию — я к ней. Бывало и с ночевками. И праздники иной раз с ней вдвоем проводила. Потому что к нам с Игорем она категорически отказывалась ехать, панически боялась стать обузой. Вот мне и приходилось Игоря отпускать к друзьям, или к родителям, а самой с Алиной сидеть. У нас, кстати, были прекрасные отношения. Она ни разу меня не попрекнула куском хлеба, хотя первые годы ведь очень тяжело жили. Нет, Жень, я правда Алине благодарна. Она очень хорошая баба, очень. Только несчастная такая… Обделенная. Сначала дети, потом…