Вот храм, где гений жил, где музы ликовали

И грации цветы так щедро рассыпали.

Послушный сердцу одному,

Страны далекой житель,

Войдя в твою обитель,

Бросает сей цветок к бессмертному венцу.

В. Э. {2}

В этом же альбуме отыскал я несколько милых мне имен: 25 августа 1833 был здесь и Жуковский.

В этом кабинете висят два слепка с портрета Наполеона. Мюллер рассказал мне историю одного из них. Сын Гете был страстный энтузиаст Наполеона; он сбирал все его портреты и в 1815 году купил и принес к отцу и этот слепок. Гете повесил его в своем кабинете: в день лейпцигской битвы этот слепок сам собою упал со стены и расшибся. Гете снова повесил его на стене, надписал на нем следующий стих из Лукановой "Фарсалии" - с переменою одного только слова.

Scilicet immenso superest ex nomine multum.

(В оригинале nihil). {3}

Гете не хотел всего отнять у Наполеона, который все отнимал у других.

Мы вошли в спальню Гете, это не комната, а каморка или чулан с одним окном. Здесь его кровать, без занавеса, и кресла с подушкой, на коей он скончался. Ветхое одеяло, коего Гете не хотел заменить другим, накрывает постель его. Вид из этой спальни, как и из кабинета, в сад. - До самой кончины Гете был в памяти, незадолго перед кончиной, заметив, что в кабинете его окна были полузавешены, он сказал своим приближенным: "Licht, mehr Licht". Это были последние слова его и как бы завет великого просветителя Германии - потомству!

Кончина Гете напоминает и другую, также в Веймаре, и последние слова его современника, Гердера. Поэт-историк, в тоске смертной, сказал плачущему сыну: "Gieb mir einen grossen Gedanken, dafi ich mich erquicke". (Освежи меня великою мыслию). Гердер в сию великую минуту признавал господство мысли над тлением. - Просьба умирающего отца к сыну была и символом веры его в бессмертие: он исповедовал его, когда уже дух его парил к своему источнику.

В другой раз, также уже в минуты борения со смертию, Гете, увидев на полу записку, упавшую со стола его, сказал с жаром: "Поднимите, это записка, это рука Шиллера! Как можно ронять ее!". Казалось, что душа его в эту минуту была занята последнею мыслию о друге, с коим вскоре она должна была соединиться.

В верхнем кабинете Гете, который можно назвать музеем, перебирали мы собрание писем его корреспондентов: между ними письма Вальтера Скотта, Байрона. Я списал письмо первого от 9 июля 1827 года; я слыхал о нем (в 1828 году) от самого Вальтера Скотта, когда он мне рассказывал историю своего заочного знакомства с Гете. {Однажды добродушный и гостеприимный хозяин Абботсфорда показывал мне мраморный бюст, подаренный ему Байроном, стоявший в его библиотеке на деревянном пьедестале, внутри коего хранилась прежде его переписка с знаменитыми современниками. Дочь В. Скотта подошла ко мне и просила не спрашивать у отца ее о бумагах, в пьедестале хранящихся. "Воспоминание о них, - сказала она, - огорчит батюшку, ибо один из посетителей, коему также показывал он свои сокровища, украл из пьедестала - письма Байрона!". А. Т.}

Гете любил собирать и в свободное время иногда пересматривать портреты своих приятелей: в портфеле нашли мы более 200. - Я заказал любимому его живописцу списать портрет сына Гете, для К. В‹яземского›. В другом портфеле собственноручные рисунки Гете карандашом (другое сходство с нашим Ж‹уковским›). Большею частию ландшафты, виды тех мест, кои ему нравились в его странствии по Германии и Италии. Тут и дерево, нарисованное для Гете нашим воином-живописцем Рейтером: он часто любовался им.

Кабинет Гете дает некоторое понятие о всеобъемлющем его гении, о его разнородных занятиях и вкусах. Нумизматика была одною из любимых наук его, и вы видите редкое собрание древних и новых монет (одной шведской королевы Христины более 20). Все сии сокровища в самых простых ящиках. {В другое время опишу вам семь кабинетов Кювье, кои он сам мне показывал в Париже. Почти для каждой отрасли человеческих познаний особый кабинет, истинный храм наук - и в каждом особая библиотека, особые ландкарты, собрания орудий, произведений земли и глубины морской, так что универсальный гений испытателя и историка природы и собратий его - Кювье был секретарем Академии и, следовательно, биографом академиков, имел под рукою и перед глазами все материалы для совершения бессмертных трудов своих, необъятных, как сама природа. А. Т. {4}}

Город Франкфурт (на Майне), место рождения Гете, поднес ему лавровый венок из золота; к нему приложен был лишний, особый листочек, не приделанный к венку: этот листочек был эмблемою надежды на новое произведение Гете, тогда еще полного жизни. Другой подарок города Франкфурта был кубок серебряный, и при нем 48 бутылок вина - ровесника Гете. На сем кубке стихи его. Кубок сей поднесен Гете в 1819 году, когда ему минуло 70 лет.

Вместе с сими дарами от соотчичей видели мы и прекрасно выработанную печать из зеленого камня, на коем вырезана змея кольцом с немецкой надписью, выражающею характер Гетевой деятельности: "Ohne Rast, sonder Hast". "Августа 28, 1831 г." (день рождения Гете). На ручке вырезаны розы - символ Англии, дубовый венок - эмблема Германии, и вокруг:

From friends in England

To the German master.

В числе признавших Гете своим наставником имена Томаса Мура, певца "Ирландских мелодий", Саути-лауреата, Вортсворта, простотою возвышенного, Вальтера Скотта - некогда the great unknown - и знатнейших издателей разных "Reviews".

Подарок сей получил Гете в 1831 году от 19 друзей в Англии (а не от 15 только, как сказано в самом акте) при следующем письме, которое здесь прилагается.

В альбуме Гете к именам посетителей присоединил я и свое и написал на память четыре стиха переводчика "Вертера", покойного брата Андрея, на 16-летнем возрасте им к портрету Гете написанные:

Свободным гением натуры вдохновенный,

Он в пламенных чертах ее изображал

И в чувствах сердца лишь законы почерпал,

Законам никаким другим непокоренный.

Здесь желал бы я друзьям русской литературы, коей некогда Москва и в ней университет были средоточием, напомнить о том влиянии, какое веймарская афинская деятельность имела и на нашу московскую словесность. Несколько молодых людей, большею частию университетских воспитанников, получали почти все, что в изящной словесности выходило в Германии, переводили повести и драматические сочинения Коцебу, пересаживали, как умели, на русскую почву цветы поэзии Виланда, Шиллера, Гете, и почти весь тогдашний новейший немецкий театр был переведен ими; многое принято было на театре московском. Корифеями сего общества были Мерзляков, Ан‹дрей› Т‹ургенев›. Дружба последнего с Ж‹уковским› не была бесплодна для юного гения. {5} Она увековечена в посвящении памяти его первого и превосходного перевода поэта. {6}

Не упоминая о других первых спутниках жизни, заключу словами спутника поэта: "Где время то?"… Но кто не помнит стихов Жуковского?

Поэту Гете

На 28-й день августа 1831

Милостивый государь!

В числе друзей, которых эта достопамятная годовщина собирает вокруг вас, позвольте нам, английским друзьям вашим, принести вам искренние поздравления наши мысленно и символически, ибо не можем сделать того лично. Мы надеемся, что вы благоволите в день вашего рождения принять от нас этот маленький подарок, который в образе искреннего изъявления чувств наших может иметь некоторую цену.

Мы сказали сами себе: первый долг и величайшее удовольствие есть оказывать уважение тому, кому уважение следует, а как наш руководитель в жизни и, может быть, лучший наставник есть тот, кто словом и делом научает нас мудрости, то мы, признавая поэта Гете нашим умственным наставником, желаем выразить это чувство вместе и гласно; для чего решили просить его в день рождения принять маловажный английский подарок, от нас всех равно посылаемый, дабы доколе почтенный муж сей останется между нами, он имел памятник благодарности, которую мы и, как думаем, весь свет ему обязаны.