При доставлении сих актов, в коих содержится уже полный обзор уголовных английских законов с указанием на недостатки оных и на неимоверную запутанность, Беллендер Кер, один из пяти членов комиссии законов, уведомляет меня, что они занимаются теперь составлением полного уложения (Code), и предлагает доставлять мне сие уложение по частям, по мере отпечатания; я принял сие предложение с благодарностию. Прилагаю у сего копию с письма ко мне Беллендера Кера.
Я снова осмотрел здешние народные училища, новый университет, гимназию, при оном учрежденную, и другие заведения, особливо по части народного просвещения и общественной благотворительности. Ничто так не радует сердце, как успехи в усовершенствовании так называемых Детских школ (Infants-Schools), где видишь всю нежную, отеческую заботливость наставников и смотрителей о малолетних и результат сих попечений. В главной из сих школ, под портретом короля Георга III, написаны слова его, сказанные Ланкастеру: "Я бы желал, чтобы в каждом английском семействе была Библия". Гейнрих IV желал, чтобы в каждом семействе, во Франции, был суп с курицею: Англии и Франции остается пожелать государя, который бы пожелал для своих подданных - и Библию для нравственного их назидания, и - курицу в суп! {4}
Париж 3 сентября/22 августа 1835.
На сих днях я возвратился сюда из Лондона и на другой же день начал опять работать в архиве иностранных дел, где мне по-прежнему выдают фолианты дипломатических сношений Франции с Россиею. Вчера начал я рассмотрение 19-го фолианта, до восшествия на престол императрицы Екатерины I простирающегося. Я не успеваю даже всего прочитывать, а только отмечаю те инструкции, депеши и документы, кои по первому обозрению кажутся мне заслуживающими особенное внимание и, следовательно, должны быть переписаны. Я вношу в мой журнал только главное содержание и эпоху каждого фолианта. - По моему мнению, надлежало бы - если министерство здешнее позволит - переписать все сии акты, так как покойный канцлер граф Румянцев и граф Семен Романович Воронцов списали все подобные акты английского министерства иностранных дел. В них множество подробностей, драгоценных не только для истории наших дипломатических сношений, но и для истории гражданской, и особенно военной. Читая донесения французских министров из Москвы и Петербурга и инструкции, кои они получали из Парижа, мне пришло на мысль, что сия переписка может также служить практическим наставлением для молодых дипломатов, кои могли бы в оной не только наблюдать ход дел политических, но по некоторым депешам и инструкциям учиться, так сказать, практической дипломатике и образоваться в слоге, в редакции бумаг дипломатических всякого рода. Конечно, не все акты равного достоинства в сем отношении, но есть между ними и примерные в своем роде.
Так как сношения наши с Франциею касались часто и других государств, то история оных п сношения с Россиею также объясняются в сих актах: например, Турции, Швеции, Австрии, бывшей Польши; а в последнее время царствования Петра I Франция была посредницею между Англиею и Россиею: Петр за многое негодовал на английское правительство и даже готовился к войне, - Франция мирила нас. История представляется здесь совсем в ином виде, нежели в обыкновенных обозрениях главных событий в государствах: ясно видны тайные политические замыслы, первые, так сказать, зародыши важных исторических происшествий, пружины, коими приводили тогда в действие государственные машины, талант действовавших лиц и правила кабинетов. Для нас, русских, рисуются тени - столь слабо обозначенные в наших собственных исторических материалах - Головкиных, Ягужинских, Меншиковых, Остерманов и наконец Петра, о коем говорят иностранцы: правители и министры, послы и агенты всякого рода, не всегда с равным беспристрастием, но всегда с каким-то невольным, вынужденным энтузиазмом к необыкновенному, великому, везде и во всем являющемуся. Странное действие производит явление Петра на театре мира и в постепенном наблюдателе тогдашних событий, при хронологическом чтении сих актов! Вы видите сначала, даже и при самом Петре, в Москве несколько частных покушений торговых обществ и возникающие из сего материальные интересы, покровительство, оным оказываемое, и какое-то осторожное, неохотное сближение, сперва с частными лицами, потом и с правительствами, и вдруг читаете вы депеши Потемкиных, Матвеевых, Кантемиров, Куракиных, Долгоруких и видите уже обдуманную, опытную политику Остермана и, повторяю, - везде и во всем Петра! Европейские кабинеты вдруг заговорили о нем, о России уже, а не о Московии! назвав, по какому-то невольному движению императорами ее государей прежде, нежели согласились давать им сие титло особенными договорами. Кабинеты при Петре I заспорили о сем титле, как бы предчувствуя в титле будущее России и страх Европы…
Из сих актов внутренняя история России также делается нам известнее: каждая перемена в образе управления, каждая осуществленная мысль Петра были замечаемы дипломатами, и документы деятельной жизни его, внутри России и вне оной - грамоты на бессмертие - прилагались часто к депешам. Тогдашние правители Франции дивились. То, что для них иногда помрачало исторический, нравственный характер Петра изъясняли они необходимостию, не любили, унижали русских, но - извиняли Петра. Смерть его произвела в тех дворах, с коими он был в непосредственном сношении, необыкновенное, разительное действие. Описание последней болезни его читает русской с какою-то досадою: кажется, так легко было спасти его! Он хотел быть сам своим доктором; истинная болезнь его была долго тайною и для самых приближенных. Его лечили только наружными средствами; неосторожность его усиливала болезнь. Доктор-итальянец брался излечить его, но ему не доверяли. Приближение смерти Петр Великий ознаменовал подвигами милосердия: он велел освободить пленников из тяжкого заточения - воля его была в последний раз исполнена с точностию. Приближенные не надеялись, но страшились и за него и за столицу, ибо войско давно уже не получало жалованья. При дворе были партии. Хотя Петр и короновал незадолго перед тем Екатерину, но не все были за нее: хотели регентства. Вероятно, пример Франции действовал тогда на государственные умы в России. В 5 часов утра Петра не стало. Провидение указало ему - не России - предел. "Европа назвала его Великим", - сказал наш незабвенный историограф.
Простите мне сие невольное отступление от предмета письма моего. Мне советуют не заживаться в Париже, но я в Париже заговариваюсь о России, - заговариваюсь, но только в письмах.
К несчастию, я возвратился сюда, когда уже Королевская библиотека заперта для публики и все библиотекари пользуются вакантным временем с 1 сентября до 15 октября. - Я не могу до сего срока брать оттуда рукописей и отдавать их переписчикам, а там также много любопытных актов, относящихся до России прежде Петра I.
Париж 18/6 сентября.
В последние дни я занимался отобранием в архиве Королевской библиотеки тех документов, коих переписка должна начаться с 15 октября, когда снова библиотека откроется для публики. До тех пор начальник сего архива Шампольон-Фижак позволяет мне приходить в архив один раз в неделю, а иногда и два раза, когда он сам там бывает. Он показывал мне тот самый экземпляр записок о России Манштейна, коим пользовался Вольтер при сочинении истории Петра I. Он подарен Фридрихом II лорду Марешалу, который передал его историку Юму, а Юм подарил его известному литератору Сюару, коего рукою все сие отмечено на заглавном листе рукописи. По кончине Сюара букинист купил его бумаги и продал недавно сию драгоценную рукопись здешней Королевской библиотеке. Печатные записки Манштейна совсем не так полны, как сия рукопись, с поправками и пополнениями рукою Манштейна. Сии записки содержат любопытные материалы для русской истории впервой половине XVIII столетия. Так как действ, статский советник Аделунг имел также полный экземпляр сей рукописи, то вчера я писал к нему с попутчиком и просил уведомить меня, нужно ли, по его мнению, списывать здешний полный экземпляр Манштейна.