"Известия" N 169, 13 сентября 1917 г.
Доклад на совещании фракции большевиков Демократического Совещания
(15 сентября)
В своем докладе Троцкий дал общий план той линии поведения, которую должна занять фракция большевиков на Демократическом Совещании. План этот заключается в том, чтобы по мере возможности заставить Совещание отвергнуть коалицию с цензовыми элементами и взять задачу организации власти в свои руки. По мнению Троцкого, если это удастся провести, то это будет первым этапом перехода власти в руки Советов. Очередной задачей большевиков является, по мнению Троцкого, давление на Демократическое Совещание с той целью, чтобы оно окончательно разорвало с политикой Керенского. После своего доклада т. Троцкий прочел декларацию, которая будет оглашена на Демократическом Совещании от имени партии.
"Новая Жизнь" N 122, 16 сентября 1917 г.
(15 сентября)
Речь на заседании Демократического Совещания
Товарищи и граждане! Нас, противников коалиции, обвиняют в утопизме, но вместе с тем мы наблюдаем здесь поистине странное явление: выступали экономисты, практики и теоретики, как Череванин, Громан, выступали представители земельных комитетов и рассказывали историю экономической практики коалиционного правительства. С другой стороны, выступали министры-социалисты коалиционного правительства. И что же? Казалось бы, от них мы должны были, прежде всего, ждать отчета о тех преимуществах коалиционной правительственной практики, которая заставляет их отстаивать перед нами повторение уже сделанного опыта. Но вместо отчета мы слышали советы. Мы слышали совет от министра Скобелева, но он ни слова не рассказал о том, как осуществлял он свою программу с Коноваловым и Пальчинским. А ведь он обещал 100% обложения прибыли капиталистов. Мы хотели бы знать, на каком проценте остановился Скобелев в работе с Пальчинским и Коноваловым. Министр Авксентьев также вместо отчета давал нам советы. Слушая его советы, я вспомнил о совете ЦИК в ту самую ночь, когда ликвидировалась, но еще не была ликвидирована авантюра Корнилова, когда создавалась «пятерка» из Керенского, Савинкова, Маклакова, Кишкина и Терещенко. Савинков полукорниловец, Маклаков — полусавинковец, Керенский, которого вы знаете, Кишкин, которого вы знаете, и Терещенко, которого вы тоже знаете — эта пятерка слагалась тогда, и вот Авксентьев явился в Центральный Исполнительный Комитет и сказал: поддержите их; я ручаюсь за них; верьте им. Это был тоже совет, — а не отчет о том, как Савинков, входивший в состав того же правительства, в которое входил и Авксентьев, вызывал третий корпус, чтобы утопить в крови Петроград.
Даже Пешехонов, вместо отчета, прочел нечто вроде стихотворения в прозе о преимуществах коалиции. Он нам рассказал о том, что министры-кадеты в составе коалиционного правительства не занимались саботажем, — упаси боже, — а сидели, выжидали и говорили: а вот посмотрим, как вы, социалисты, провалитесь. А когда я сказал: да ведь это — саботаж, если политическая партия, буржуазная партия, самая влиятельная в самую критическую эпоху истории входит в министерство для того, чтобы изнутри наблюдать, как проваливаются представители демократии, в то время, как извне она держится рукой за Корнилова, — он обещал разъяснить мне, в чем разница между политикой и саботажем, но за краткостью времени забыл исполнить свое обещание.
Самой интересной была пожалуй речь министра Зарудного, который, помимо нескольких советов, рассказал нам, что делалось в правительстве. Но самое поучительное он резюмировал словами: я тогда не понимал и сейчас не понимаю, что там происходит. Я аплодировал его добросовестности и политической честности, с которой он подвел итог своему краткому министерскому опыту. Он не понимал также, почему он должен выйти в отставку, когда началась корниловщина, и министры сложили свои портфели у ног Керенского.
Другой министр из другой партии, кадетский министр, подвел также итог своему министерскому опыту, но в более решительных политических терминах. Я говорю о Кокошкине. Он мотивировал свой уход тем, что чрезвычайные полномочия, предоставленные Керенскому, делают остальных министров простыми исполнителями предуказаний министра-председателя, а быть в роли простого исполнителя он счел для себя невозможным.
Скажу откровенно; когда я прочитал эти строки, я внутренне аплодировал нашему врагу Кокошкину — он говорит здесь языком политического и человеческого достоинства.
Товарищи, если у нас много разногласий, — а у нас их много, — относительно прошлого министерства коалиционного и относительно будущего, то я спрашиваю вас: есть ли у нас разногласия относительно того правительства, которое сейчас правит и говорит именем России? Я здесь не слышал ни одного оратора, который взял бы на себя малозавидную честь защищать пятерку, директорию или ее председателя Керенского… (Шум. Аплодисменты, крики: "Браво!" "Да здравствует Керенский!" — раздается несколько возгласов. И шумные аплодисменты покрывают эти возгласы.)
Та речь, которую произнес…
(Протестующий шум и крики: "вон!" "довольно!" — прерывают оратора. Приходится сделать большую паузу, пока шум смолкнет.)
Вы помните, быть может, все, как тоже бывший министр Церетели, который, в качестве очень осторожного человека и дипломата на трибуне, говорил о личных моментах, сказал, что демократия сама виновата, если она подняла отдельное лицо на такую высоту, что у него закружилась голова. Он не называл это лицо, но это не был Терещенко, вы все мне поверите.
В той своей речи, которую Керенский произнес здесь перед вами, он в ответ на наше упоминание о смертной казни сказал: "Вы меня прокляните, если я подпишу хоть один смертный приговор!".
Я спрашиваю: если смертная казнь была необходима, та самая смертная казнь, которую Керенский отменил, то как он решается перед лицом Демократического Совещания сказать, что он из смертной казни не сделает ни при каких условиях употребления. А если он нам говорит, что он считает возможным обязаться перед демократией не делать употребления из смертной казни, то я говорю, что он превращает введение смертной казни в акт легкомыслия, лежащий за пределами преступности… (Аплодисменты.)
В этом примере, где вводится смертная казнь в революционной стране после отмены смертной казни и где безответственное лицо превращает смертную казнь в политическое орудие в своих руках, в этом примере сказывается, я скажу, вся униженность, в которой находится сейчас российская республика, ибо недостойно великого народа, который переживает великую революцию, иметь власть, которая концентрируется в одном лице, безответственном перед собственным революционным народом… (Аплодисменты.)
И если мы все, расходящиеся по многим остальным вопросам, в чем сходимся, так это в том, что недостойно ни великому народу вообще, ни тем более народу, который переживает великую революцию, иметь власть, которая концентрируется в одном лице, безответственном перед собственным революционным народом…
Если, товарищи, многие ораторы говорили нам здесь о том, как трудно, как тяжко бремя власти в настоящую эпоху, и предупреждали молодую неопытную русскую демократию, что она не должна взваливать это бремя на свои коллективные многомиллионные плечи, то я спрашиваю вас: что же сказать об одном лице, которое, во всяком случае, ни в чем не выявило ни гениальных талантов полководца, ни гениальных талантов законодателя, каким образом одно лицо…
(Протестующий шум и голоса: "довольно!" "просим!" — заставляют оратора сделать довольно продолжительную паузу.)