— Будешь?! Будешь?!
Я стонала не отвечая.
— Радом, помоги… Больно же!
— Слабовата ты для двести тридцати тэйвонту что-то, — снисходительно сказала Юурга, похлопав меня по плечу.
— Уже на три больше и одного настоящего дожута! — хладнокровно сказала подошедшая Тигэ. На нее вскинули удивленные, неверящие глаза.
— Дожута?!
— Именно настоящего дожута. И никого иначе. Со знаком… Как магнит всю пакость к себе притягивает…
Все метнули взгляд на Радома и захохотали. Радом пригрозил им кулаком.
— Ты, Тигэ, доиграешься когда-то со своим языком, — предупредил он.
— Она словно чует опасность, — продолжала Тигэ.
Я гордо улыбнулась.
— И потом безошибочно лезет туда, как свинья в грязь…
Я угрюмо взглянула на нее из-под руки Юурги.
— А насчет техники… Она с тэйвонту не возится, а просто уничтожает, опережая. Так что вы помните, и не обманывайтесь ее невинными наглыми глазами.
— Сама ты наглая! — завопила я, но была тут же ткнута носом в грязь и накормлена мусором.
— У вас тут не мыто, — пожаловалась я.
— Это она при Радоме такая тихая, — сказала Юурга. — Притворяется. А уедет, она слона будет изображать и на ушах пикировать.
— Хозяйственная! — с чувством сказала Шоа. — Пол вылижет.
— В ближнем бою она не сильна, — заметила Юурга.
— Ниитиро она убила ударом кулака, — холодно сказал Рихадо. Они ахнули. — Не обманывайтесь, иначе это уже поражение. И вы, девочки, были бы уже мгновенно убиты, если б она перед Радомом пай-девочку не ставила… Когда убивает, она не медлит и долго не думает…
— Но мне действительно больно! — взмолилась я.
— Еще бы, когда тебя взяли в захват!
Радом вежливо, но твердо освободил меня.
— Юурга, ты не ответила…
— Я пошутила — конечно, сделаю. Глаз с нее не отведу. В одной постели спать буду… Никого из врагов не подпустим… Бить врагов буду по рукам вместо нее, если потянут к ней свои темные лапы… — пообещала она. — Только мне надо в
Ехане на денек заглянуть, а потом я уже дам обет, ибо телохранителю отлучаться настолько уже нельзя…
— Хорошо, — разрешил Радом. — Все всё запомнили? Выяснить кто она и откуда!
Это задание! — это жестко, как настоятель. — А то вы все тут разленились. Коней боитесь, девчонку столько раз упускали, что стыдно, нападение отбить не сумели…
Тэйвонту обиженно загалдели.
Но Радом уже прощался со мной.
— Может, поедешь утром? — положив ему руки на грудь, жалобно спросила я.
— Совет не станет ждать. Да и подготовиться надо. Зачем его дразнить?
— Удачи и победы, — шепнула я. — И помни — здесь всегда тебя ждут… И если тебе нужна будет помощь, позови… Мне кажется, я начинаю чувствовать твои мысли… Или передай другими. Я приду хоть на край света, в ад и пургу…
Я взяла его руку и положила себе на грудь.
— Слышишь, как бьется сердце? — Оно твое. И я твоя… — прошептала я, обмякая и совершенно не желая его отпускать. Не хотела и все… И плакала. Радому пришлось осторожно разъединить мои руки, ибо я не хотела их разжимать.
Когда он ушел, чтоб уплыть, ибо они плыли по реке, ибо среди них были раненные, я смотрела вслед нему заплаканными глазами, а потом разревелась как девчонка…
— Радом, я тебя люблю, — прошептала я. — Не покидай меня!
Глава 60
Ужасно, но я уехала с заимки еще до того, как уехал Радом. Никаких фокусов я не выдумывала. Просто обогнала его, распрощавшись, взяла одну из лодок, пока он на мгновение задержался с ребятами, и поплыла в темноте. Подозреваю, что я для них будто исчезла, когда они проводили Радома, но что же из этого. Я всегда делаю то, что самое простое. Зачем мучиться, выкидывать штуки?
Зачем прятаться где-то, если у меня есть работа на самом виду, в театре?
Неужели я стала бы ждать, пока без Радома придет приказ меня казнить? Да и у меня были странные подозрения насчет своей дочери — каким образом она похожа на него, а он об этом не знает?
Вспомнив о дочери, я снова разревелась. Как мне туда в Ухон до нее добраться?
Может, она придет на премьеру? Чудовищную премьеру, которую мы готовили?
Как Ника я то ли жила, то ли металась. Только репетиции и спасали меня. В остальное время я неподвижно лежала, без движения тупо смотря в одну точку сухими глазами. Ах, Радом, Радом. Почему ты, холодный тэйвонту, свел меня с ума?! Я люблю тебя! Как я ненавижу тебя! Думаю о тебе ежечасно, ежесекундно, постоянно… Думаю безумно, безрассудно, обожающе, до боли, до горя, до слез… Что бы я не делала, не думала, не хотела, все равно я думаю о тебе…
Ты присутствуешь во мне, как тень, ты есть, ты тут, наполняешь все. Каждая твоя черта врезана в мою память, и ночью ты снова склоняешься надо мной.
Почему я тебя ненавижу? Я не знаю… Я бы лучше умерла на твоей груди, такого злого… Ты даже не женился на мне… Я ничего не знаю, не помню, я тоскую и боюсь… Почему мне кажется, что она моя дочь? Почему мне хочется биться о стену головой?
— Чего тоскуешь? — прерывает меня голос Эфраимоса.
— Не знаю… — тихо отвечаю я.
— А мы тут чудо-балет затеяли на праздники… — довольно говорит Эфраимос, потирая руки. — Развеешься перед праздниками! Это же будет Премьера! Всем премьерам Премьера! — он закатывает глаза. — Про королеву Маэ! Король совсем сошел с ума, если приказал это, но мы должны выполнять его приказы, должны… — он опять довольно потирает руки. Скандал, который случился на прошлой неделе, еще не утих. Сам король решил почтить страшную память своей погибшей жены Маэ после таких знамений. Почти полная гибель — четыреста черных тэйвонту — на площади перед Храмом — произвела безумное впечатление на народ и людей.
За всю историю, когда погибал хотя бы один тэйвонту, это был траур в конкретном княжестве, невозможное событие. И убийство четырехсот тэйвонту стало шоком для всех. Нация была в шоке до сих пор. Не оттого, что их убили, а что это была такая чудовищная цифра. Считалось, что настоящего тэйвонту убить невозможно. Никто не верил, что это возможно без божьего вмешательства. Было тщательное разбирательство, опрошено тысячи свидетелей, и установили, что именно черные тэйвонту открыли войну в Храме. Это было невозможно. Это было почти кощунство. От такого кощунства от них отвернулись почти все. Даже слабоумный король вспомнил о своей жене…
— Церковь допустила это помутнение рассудка короля только потому, что они на все сто уверены, что виновница смут погибла… — хладнокровно сказал Эфраимос. — Некого больше бояться. Чего уж тут, уже можно и вспомнить маму… Да и никакой возможности никому захватить власть, даже теоретически нет…
Безнадежно… Положение королевства прочно как никогда. Аэна склонилась, Славина присоединена… Везде страх, страх, страх… Мне кажется, церковь специально хочет дать этот балет, чтобы выявить недовольных и уничтожить их…
Я уже слышал, что после нашего выступления выступит священник и объявит, что Бог карает тех, кто нарушает традиции — отец безумен, мать мертва, дочь убили…
Я молчала.
Пьеса была про бывшую жену короля. Жену не малолетки сына-королевича, а жену безумного короля, который затеял мятеж, победил, и сам же мятеж и убил. Пьеса ставилась по дневникам самой королевы, когда она еще не была ею, и по документам, оставленным тэйвонту. Каждый тэйвонту обладает абсолютной наблюдательностью, полной памятью, четкостью к выражению мысли. Все крупные события в Дивеноре обычно зафиксированы дословно, до мелочей, в многочисленных точных документах.
Я молчала. Я даже не знаю, почему я себя так странно чувствую по отношению этому балету. Потому молчу. Что-то бьется внутри страшное. Будто я и не зритель вовсе, а прямой участник. Каждый раз, когда я начинаю читать дневник, на мои глаза снова наворачиваются слезы. И я представляю, представляю, представляю…
— Ты, как обычно, изучаешь все материалы по балету… — говорит Эфраимос. — И опять твоя небольшая партия затмевает все, что делает прима… Один твой выход чего стоит… — он сделал смешливое лицо и показал, будто падает в обморок. — Даже наша массовка валится, а набежавшая ребятня из кордебалета описалась, когда мы репетировали кусок… Но это никуда не годится! Хоть мы с тобой готовили и рисовали весь балет, это не гоже, что все седушки описаны.