Лаоклейн сжалился над ней:

— Моя госпожа, я нисколько не сомневаюсь, что вы делали именно то, что было необходимо для моей дочери. Мы послали ее к вам, чтобы она могла изменить свое поведение, привычки, которым научила ее моя Шотландия. Здесь только моя вина. Дара предупреждала меня о последствиях предоставленной ей большой свободы.

— Если бы все родители следовали вашим принципам, — медленно произнесла леди Ардит, — то Шотландия была бы более сильной нацией. У нас слишком много тех, кого научили, что правду следует избегать.

Лаоклейн улыбнулся:

— Скажи мне тогда, только правдиво, свое мнение о Гавине Макамлейде.

— Если он таков, как говорят его действия, то он верен Шотландии и королю Джеймсу. И если слухи верны, он накопил богатство, не имея прежде ничего.

— Твое мнение, — настаивал Лаоклейн.

Леди Ардит вздохнула:

— Он производит благоприятное впечатление на меня. Но никогда не говори своей дочери, что я так сказала. В нем чувствуется сила и честь. И хотя это не следует обсуждать по многим причинам, Олбани доверяет ему. А это говорит о многом. Его состояние будет увеличиваться, но будет ли все это подходящим для дочери графа, еще нужно будет посмотреть.

Брови Лаоклейна приподнялись, понимая подтекст сказанного.

— Не суди меня по Ангусу и Аррану, — предупредил он, называя двух наиболее могущественных графов Шотландии. — Для будущего нужно больше, чем власть и богатство.

Кривая улыбка сопровождалась недоверчивым взглядом женщины, а двумя днями позже Лаоклейн увидел такое же сомнение в глазах Олбани.

Однако в отличие от леди Ардит Олбани был откровенно рад приветствовать графа Атдаира и Галлхиела.

— Какое счастье иметь рядом честного и верного человека, — заметил он.

— Верного кому? — заметил Лаоклейн с сардонической улыбкой.

— Шотландии, конечно, и королю Джеймсу, а пока и этому регентству.

— Клянусь Богом, Шотландия могла бы править и сама, и ей не нужно, чтобы за ней присматривали Франция и французский регент. — Его злость прошла. — К несчастью, у нас слишком много тех, кто из-за собственной жадности не видит собственной выгоды.

Олбани пожал плечами, опускаясь в роскошное кресло. Он поднял кубок, стоявший на столике, и кивнул Лаоклейну сделать то же самое.

— Я не уверен, — медленно произнес он, — но похоже, что некоторыми из наших представителей знати движет скорее скука, а не жадность. Они, подобно овцам, переходят от одного хозяина к другому, не питая преданности ни к одному из них.

Это было очень проницательное замечание, с которым Лаоклейн не мог не согласиться.

— По крайней мере, Маргарита оказывает вам свою поддержку. — Он старался проверить и определить положение дел, ведь он слишком долго не был при дворе.

— Пока. Я оказался наименьшим из трех зол. Граф Ангус оказался далеко не идеальным мужем, да и Палата лордов со дня на день может выйти из доверия.

Лаоклейн расслабился, уверенный теперь, что Олбани сосредоточит свою бдительность в этом направлении. Маргарита прекрасно доказала, что она все еще была женщиной Генриха. Ее единственной заветной мечтой было стремление соединить две страны под одним правлением — сына. Однако чтобы добиться этого, сначала нужно было объединить их под правлением Генриха, о чем в Северной Шотландии даже не желали слышать.

— Итак, — задумчиво произнес он, подбираясь к причине своей поездки, — расскажите мне об этом германском рыцаре, чьи способности вы думаете использовать.

Пока Олбани говорил, Лаоклейн мучительно обдумывал, как ему поступить с вполне определенной реакцией Дары, ведь его мнение о Гавине Макамлейде осталось неизменным с тех пор, как он сам составил его.

Глава 14

Чарен располагался на берегу Ривер-Клайд к югу от Глазго и внушительного замка Ботсвела, родового поместья Хепбурна, графа Ботсвела. Хотя Гавин собирался однажды стать таким же могущественным, как этот лорд, он не ощущал зависти к землям Ботсвела или его владению. Его привлекал только Галлхиел и Северная Шотландия. А сейчас он хотел иметь и Чарен, и не только потому, что он добьется милостей Олбани, захватив его, он стремился получить его для самого себя.

Это была небольшая симпатичная крепость с одной-единственной башней, грациозно возвышавшейся над массивной квадратной каменной стеной. Она была старой, ее стены были отполированы за многие десятилетия дождем и ветром. Окружающие земли, хотя и опустевшие сейчас, зимой, были плодородными, если судить по состоянию хозяйств, разбросанных вокруг замка.

Гавин печально подумал, как будут выглядеть эти гордые стены, когда его пушка сделает свое дело, если не удастся убедить нынешнего владельца замка сдаться.

То, что Гавин добьется успеха, не вызывало никакого сомнения. Количество его людей превосходило число оборонявшихся примерно раза в три, если не больше. Он не имел ни малейшего желания разрушать замок, но если придется, он это сделает, а потом восстановит его из тех же самых камней. Он также не хотел порабощать этих людей и причинять им вред, потому что скоро это будут его люди. Понимание этого заставляло его обдумать, как нанести минимальный ущерб и в то же время добиться успеха в атаке замка.

Салек, знавший его лучше других, хорошо понимал его мысли.

— Мы не знаем, что за человек его владелец. Может, он будет сражаться до самого конца, а может, сбежит при одном нашем появлении.

Гавин приподнялся в седле и посмотрел на стоявшие позади него войска, которые терпеливо ждали его решения о том, как подходить к замку. Он решил внезапно. Они пойдут открыто и дерзко, окружив замок с двух сторон, не защищенных широкой рекой. В выражении его лица проскользнула гордость за воинов, которыми он командовал. Им не понадобится много времени для подготовки. Его собственные войска имели богатый опыт, а те, которые ему спешно собрал регент, были привычными к суровой дисциплине и мгновенному подчинению.

Из-за особенностей задачи, стоящей перед ним, он не мог использовать знамя регента, поэтому он сделал свое знамя: на изумрудном фоне огромный медведь стоял на задних лапах, ловя сокола в небе. Это было символично. Сокол был на гербе Макамлейдов.

Гавин с шагавшими за ним войсками приблизился к воротам замка. Салек застонал и заскрежетал зубами, когда Гавин не остановился на безопасном расстоянии, а подскакал настолько близко, чтобы можно было переговорить с людьми, собравшимися на стенах замка.

— Ты привел нас, чтобы убить. Неужели ты думаешь, что они откроют тебе ворота?

Гавин улыбнулся!

— Они их откроют, или это сделаю я.

— Если останешься жив.

Не обращая на него внимания, Гавин повысил голос, чтобы было слышно тем, кто стоял на стенах:

— Вы будете сдаваться?

Один человек подошел поближе к краю:

— Сдаваться? Кому? От чьего имени вы пришли?

— Я - Беринхард. — Он знал, что его имя ничего не говорит лорду Мортону, но не мог воспользоваться никаким другим, не в этом случае.

Ответом ему была посланная одинокая стрела, за которой раздался стон, и юноша, державший его штандарт, упал с седла. По сигналу разъяренного Га-вина Салек послал людей на помощь мальчику. Губы Гавина сжались. Лорд Мортон очень пожалеет, если безоружный юноша умрет.

Презирая опасность, Гавин подстегнул лошадь, подъехал ближе и снял свой шлем.

— Посмотри на своего завоевателя, лорд Мортон, может, это твоя смерть.

Ветер шевелил его темные волосы, а солнечный свет отражался в голубых глазах. Люди, хорошо его знавшие, ощутили холодок при этих его словах. Беринхард не проигрывает. Салек вздохнул и приказал лучникам вложить стрелы в луки, приготовившись послать смертоносный град, если какой-то глупец в замке ответит на вызов Гавина.