Увидев слезы, выступившие у меня на глазах, Хамада сокрушенно кивнул.

— Я прекрасно понимаю ваше состояние и сочувствую вам, но я сам видел ее вчера вечером и убедился, что Кумагай сказал правду. При желании я мог бы еще многое рассказать вам, так что сомневаться не приходится… Прошу вас, больше не расспрашивайте меня, верьте мне на слово! Я ничего не преувеличиваю.

— Спасибо… Довольно и этого… Больше я ничего не хочу слышать.

Слова застряли у меня в горле, и внезапно крупные слезы одна за другой скатились из глаз. «Так не годится», — подумал я и вдруг, судорожно обняв Хамаду, уткнулся лицом ему в плечо. Рыдая, я не своим голосом выкрикивал:

— Хамада-кун! Я… я… забуду ее. Начисто забуду!

— Правильно! Правильно! — сказал Хамада. В голосе у него тоже звучали слезы. — По правде говоря, я пришел к вам сегодня сказать, что Наоми безнадежна. Быть может, когда-нибудь она еще явится к вам как ни в чем не бывало, но теперь уже никто не относится к ней серьезно. По словам Кумагая, все считают ее просто женщиной для развлечений и дали такое ужасное прозвище, что я не решаюсь его произнести. Сколько позора пришлось вам перенести, не догадываясь об этом…

Слова Хамады, когда-то так же, как я, любившего Наоми, обманутого и брошенного ею так же, как я, — эти слова, полные юношеского негодования и искреннего желания помочь мне, подействовали, как острый скальпель, отсекающий пораженную гниением ткань. Все считают ее просто-напросто орудием наслаждений, ей дали ужасное прозвище, которое невозможно произнести… — это страшное открытие, как ни странно, успокоило меня. Слезы высохли, и с плеч спала тяжесть, как будто я очнулся после приступа лихорадки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Кавай-сан, не будем сидеть взаперти, пойдем прогуляемся, чтобы немного рассеяться! — Тогда подождите немного, — ответил я, немного приободрившись.

Я уже два дня не брился, не чистил зубы. Побрившись и умыв лицо, я почувствовал облегчение. Было уже половина третьего, когда мы вышли с Хамадой на улицу.

— Сейчас хорошо за городом, — сказал Хамада.

— В таком случае, пойдем в ту сторону, — согласился я.

Мы пошли по направлению к Икэгами. Вдруг я остановился.

— Нет, не стоит, туда нам идти нельзя!

— Почему?

— На том углу находится гостиница «Акэбоно».

— А-а… Это не годится! Ну, тогда давайте выйдем на берег моря и пойдем в сторону Кавасаки.

— Да, так будет лучше, там мы в безопасности.

Мы пошли по направлению к вокзалу, но я подумал, что здесь тоже небезопасно. Если Наоми до сих пор бывает в «Акэбоно», то как раз в это время может выйти оттуда вместе с Кумагаем, а между Токио и Йокохамой мы можем встретить ее с тем европейцем. Стало быть, к станции тоже идти нельзя. Мы свернули в переулок и подошли к шлагбауму, пересекающему тропинку в поле.

— Сегодня я доставил вам много беспокойства, — рассеянно сказал я.

— Ну что вы, пустяки… Я предчувствовал, что рано или поздно случится нечто подобное, — ответил Хамада.

— Должно быть, я был очень смешон в ваших глазах?

— Но я тоже был смешон в свое время, так что не могу смеяться над вами. Но вот когда я охладел к ней, да, тогда мне стало вас очень жаль.

— Вы еще молодцы, а каково мне в тридцать с лишним лет попасть в такое глупое положение? Если бы не вы, я, наверное, еще долго оставался бы в дураках…

Мы вышли в поле. Осеннее небо, как бы на утешение мне, было высоким и ясным. Дул сильный ветер, пощипывая распухшие от слез веки. Вдали, по рельсам, с грохотом мчалась средь полей электричка, на которой нам нельзя было ехать.

Некоторое время мы молчали.

— Хамада-кун, вы обедали? — спросил я.

— Нет еще, а вы?

— С позавчерашнего дня я только пил вино, но почти ничего не ел. Сейчас я очень проголодался.

— Представляю себе!.. Это вы зря… Нельзя истощать себя!

— Пустяки! Благодаря вам у меня открылись глаза, я буду вести себя разумно. С завтрашнего дня становлюсь другим человеком. Пойду на службу.

— Это отвлечет вас от печальных мыслей. Я вот тоже — когда разочаровался в любви, увлекся музыкой.

— Кто может заняться музыкой — в таких случаях это лучше всего. Но у меня нет никаких талантов, так что остается только усердно работать. Однако, как-никак мы голодны. Не пойти ли нам куда-нибудь поесть?

Разговаривая таким образом, мы доплелись до Року-го и вскоре вошли в закусочную в городке Кавасаки, и, сидя у поставленной на огонь сковороды, так же, как некогда в «Мацуаса», заказали сакэ.

— Выпейте рюмку! — предложил я Хамаде.

— Нет, на пустой желудок вино ударит в голову.

— Ничего, пейте! Считайте, что поздравляете меня с избавлением от напасти… Выпейте! С завтрашнего дня я тоже бросаю пить, а сегодня можно выпить как следует!

— Ах, вот как? Хорошо, пью за ваше здоровье!

К тому времени как лицо Хамады раскраснелось, как огонь, от выпитого вина, я тоже изрядно опьянел и уже не соображал толком, грустно мне или весело.

— Хамада-кун, я хочу кое о чем спросить вас… — сказал я, выбрав подходящий момент и придвигаясь к нему поближе, — вы сказали, что Наоми дали ужасное прозвище. Что это за прозвище?

— Нет, этого я вам не скажу. Оно слишком ужасно.

— Пусть даже ужасно… Она мне теперь совсем чужая, так что можете не стесняться! Ну же, скажите, как ее называют… Мне, наоборот, будет даже легче забыть ее, если я это узнаю.

— Может быть, но я никак не в силах это произнести. Быть может, вы сами догадаетесь, что это за прозвище. Правда, почему ее так прозвали — это я могу рассказать.

— Хорошо, расскажите…

— Но, Кавай-сан… Вот, право, незадача». — Хамада почесал затылок. — Это тоже, честное слово, ужасно. Когда вы услышите, у вас испортится настроение…

— Ничего, ничего, я спокоен. Говорите! Я хочу узнать все тайны этой женщины только из чистого любопытства…

— Ну, ладно, немножко приоткрою вам эти тайны… Как по-вашему, сколько мужчин обладало Наоми-сан этим летом в Камакуре?

— Как? Были еще, кроме вас и Кумагая?

— Кавай-сан, не удивляйтесь! И Сэки, и Накамура тоже входили в это число.

Я был пьян, но почувствовал, что мое тело как будто пронизал электрический ток. Сам не отдавая себе отчета в том, что делаю, я опорожнил подряд несколько стоявших предо мной чарочек сакэ и только после этого вновь обратился к Хамаде.

— Значит, вся компания? Без исключения?

— Да… Знаете, где они встречались?

— На даче этого Окубо?

— В снятом вами флигеле, у садовника.

— О-о, — я замолчал. У меня перехватило дыхание. — Вот оно что. — действительно… я поражен, — наконец с усилием простонал я.

— Хуже всего было тогда, пожалуй, положение жены садовника. Она не могла выгнать Кумагая, потому что он барин. Ее собственный дом превратился в притон. Беспрерывно приходили и уходили разные мужчины. Соседи стали коситься. К тому же она боялась, что, если вы узнаете обо всем, может случиться что-нибудь ужасное, и очень тревожилась.

— А, понятно… Вот почему хозяйка так растерялась, когда я как-то расспрашивал ее о Наоми! Дом в Омори превратился в место тайных свиданий, а флигель садовника — в дом терпимости. А я ничего не знал… Да, ничего не скажешь, ужасно.

— Кавай-сан, не напоминайте мне об Омори. Я должен просить у вас прощения!

Я засмеялся.

— Да что там, не все ли равно, вы или другой, — все это дело прошлое и уже не имеет значения! Но как ловко обманывала меня Наоми! Блестящая, безукоризненная работа! Остается только рот разинуть от удивления.

— Да, такое чувство, будто тебя положили на обе лопатки искусным приемом в борьбе…

— Вот именно, вот именно… Значит, Наоми забавлялась со всеми этими молодцами, и они ничего не знали друг о друге?

— Нет, знали. Случалось даже, что иногда двое натыкались друг на друга.

— И не было скандала?

— Они заключили молчаливое соглашение и считали Наоми-сан общим достоянием. Они дали ей это ужасное прозвище и за глаза ее так называли. Вы были счастливы, не зная об этом, но я ужасно страдал, постоянно думая, как спасти Наоми. Я высказывал ей свое мнение, убеждал, но она сердилась и считала меня дураком. — Под влиянием этих воспоминаний Хамада говорил все более взволнованно. — Кавай-сан, тогда в ресторане я вам не все рассказал…