— Товарищ Зубо, — сказал наконец Лавр Федотович. — Почему вы прекратили зачитывать дело? Продолжайте!

Комендант принялся трясущимися руками собирать разбросанные по машине листки.

— Зачитайте непосредственно краткую сущность необычности, — приказал Лавр Федотович.

Комендант всхлипнул в последний раз и стал читать:

— Обширное болото, из недр которого время от времени доносятся ухающие и ахающие звуки.

— Ну? — сказал Хлебоедов. — И что дальше?

— И все.

— Как так все? — плачущим голосом взвыл Хлебоедов. — Убили меня! Зарезали! И для ради чего? Звуки ахающие! Ты зачем нас сюда привезли, террорист? Ты это нас ухающие звуки слушать привезли? За что же мы кровь проливали? Ты посмотрите на меня, как я теперь в гостинице появлюсь? Ты же мой авторитет на всю жизнь подорвали! Я же тебя сгною так, что от тебя ни аханья, ни уханья не останется!

— Грррм, — сказал Лавр Федотович, и Хлебоедов замолчал. Глаза его вылезли, и он с видом тихого идиота медленно обводил пальцем огромную красную припухлость у себя на лбу. — Есть предложение, — сказал Лавр Федотович, — Дело номер двадцать восемь списать как не представляющее интереса, а представляющее опасность для народа. Коменданту колонии товарищу Зубо объявить строгий выговор за безответственное содержание вверенного ему болота ухающего и ахающего, поименованного Коровьим Вязлом, и за необеспечение безопасности работы комиссии. Какие есть еще предложения?

Слегка повредившийся от треволнений Хлебоедов внес предложение приговорить коменданта Зубо к расстрелу с конфискацией имущества и с поражением родственников в правах. Фарфуркис слабым голосом возразил, что такой меры социальной защиты наш уголовный кодекс не предусматривает вообще, что у него есть тем не менее сильное желание подать на коменданта в суд, но что в конечном счете он полностью поддерживает Лавра Федотовича.

— Следующий, — сказал Лавр Федотович. — Что у нас сегодня еще, товарищ Зубо?

— Заколдованный холм, — убито сказал комендант. — Это недалеко отсюда, километров пять.

— Комары? — осведомился Лавр Федотович.

— Христом богом, — сказал комендант. — Спасителем нашим… Нету их там. Муравьи разве что…

— Хорошо, — сказал Лавр Федотович. — Осы? Пчелы? — продолжал он, демонстрируя прозорливость и неусыпную заботу о народе.

— Ни боже мой, — сказал комендант.

Лавр Федотович долго молчал.

— Бешеные быки? — спросил он наконец.

Комендант заверил его, что ни о каких быках в этих окрестностях не может быть и речи.

— А волки? — спросил Хлебоедов подозрительно.

Но в окрестностях не было и волков, а также медведей, о которых вовремя вспомнил Фарфуркис. Мне было дано указание продолжать движение, и я продолжил было, но тут Хлебоедов заорал: «А змеи? Там у тебя змеи, небось!» Но не было у коменданта там и змей, и мы поехали. Мы миновали овсы, пробрались сквозь стадо коров, обогнули рощу Круглую, форсировали ручей Студеный и через полчаса оказались перед холмом Заколдованным.

Холм был как холм. С одной стороны он порос лесом. По-видимому, вокруг был здесь раньше сплошной лес, тянувшийся до самого Китежграда, но его свели, и осталось только то, что было на холме. На самой вершине виднелась почерневшая избушка, по склону перед нами бродили две коровы с теленком под охраной большой понурой собаки. Перед крыльцом избушки копались в земле куры, а на крыше стояла коза.

— Что же вы остановились? — спросил меня Фарфуркис — Надо же подъехать, не пешком же нам…

— И молоко у них, по всему видать, есть, — добавил Хлебоедов. — Я бы молока сейчас выпил… Когда, понимаешь, грибами отравишься, очень полезно молока выпить. Ехай, ехай, чего стали?

Я попытался объяснить им, что подъехать к холму ближе невозможно, но объяснения мои были встречены таким ледяным изумлением Лавра Федотовича, заразившегося мыслью о целебных свойствах парного молока, такими стенаниями Фарфуркиса: «Сметана! С погреба!», что я не стал спорить. Честно говоря, мне и самому было любопытно еще раз проехаться по этой дороге. Я включил двигатель, и машина весело покатилась к холму. Спидометр принялся отсчитывать километры, шины шуршали по колючей травке, Лавр Федотович неукоснительно глядел вперед, а заднее сидение в предвкушении молока и сметаны затеяло спор, чем на болотах питаются комары. Хлебоедов вынес из личного опыта суждение, что комары питаются исключительно ответственными работниками, совершающими инспекционные поездки. Фарфуркис, выдавая желаемое за действительное, уверял, что комары живут самоедством. Комендант же кротко, но настойчиво лепетал о божественном, о какой-то божьей росе и жареных акридах. Так мы ехали минут двадцать. Когда спидометр показал, что пройдено пятнадцать километров, Хлебоедов спохватился.

— Что же это получается, — сказал он, — едем-едем, а холм где стоял, там и стоит… Поднажмите, товарищ водитель, что же вы?

— Не доехать нам до холма, — кротко сказал комендант. — Он же заколдованный, не доехать до него… Только бензин весь сожжем даром.

После этого все замолчали, и на спидометре намоталось еще семь километров. Холм по-прежнему не приблизился ни на метр. Коровы, привлеченные шумом мотора, сначала некоторое время глядели в нашу сторону, затем потеряли к нам интерес и снова уткнулись в траву. На задней скамье нарастало возмущение. Хлебоедов и Фарфуркис обменивались негромкими замечаниями, деловитыми и зловещими. «Вредительство», — говорил Хлебоедов. «Саботаж, — возражал Фарфуркис — Но злостный». Потом они перешли на шепот, и до меня доносилось только: «… на колодках… ну да, колеса крутятся, а машина стоит… комендант?.. может быть, и консультант… подрыв экономики… а потом машину спишут с большим пробегом, а она новенькая…» Я не обращал внимания на этих зловещих попугаев, но потом вдруг хлопнула дверца, и ужасным, стремительно удаляющимся голосом заорал Хлебоедов. Я изо всех сил нажал на тормоз. Лавр Федотович, продолжая движение, не меняя осанки, с деревянным стуком влип в ветровое стекло. У меня в глазах потемнело от страшного удара, и золотые зубы Фарфуркиса лязгнули у меня над ухом. Машину занесло. Когда пыль рассеялась, я увидел далеко позади Хлебоедова, который еще катился вслед за нами, размахивая конечностями.

— Затруднение? — осведомился Лавр Федотович обыкновенным голосом. По-моему, он даже не заметил удара. — Товарищ Хлебоедов, устраните.

Мы устраняли затруднение довольно долго. Пришлось сходить за Хлебоедовым, который лежал метрах в тридцати позади, ободранный, с лопнувшими брюками и очень удивленный. Выяснилось, что он заподозрил нас с комендантом в заговоре — будто мы поставили машину на колодки и гоним с корыстными целями километраж. Движимый чувством долга, он решил выйти на дорогу и раскрыть преступление, заглянув под машину. Он был очень удивлен, что это ему не удалось. Мы приволокли его к машине и положили так, чтобы он смог посмотреть, а сами отправились на помощь Фарфуркису, который искал и не мог найти свои очки и верхнюю челюсть. Он искал их в машине, но комендант нашел их далеко впереди. Недоразумение было полностью устранено, поражения Хлебоедова оказались довольно поверхностными, и Лавр Федотович, только теперь поняв, что парного молока нет, не будет и быть не может, внес предложение не тратить бензин, принадлежащий народу, а приступить к своим прямым обязанностям.

— Товарищ Зубо, — сказал он. — Доложите дело.

У дела двадцать девятого фамилии, имени и отчества, как и следовало ожидать, не оказалось. Оказалось только условное наименование «Заколдуй». Год рождения его терялся в глубине веков, место рождения определялось его координатами с точностью до минуты дуги.[66] По национальности «Заколдуй» был русский, образования не имел, иностранных языков сроду не ведал, профессия у него была — холм, а место работы тоже определялось упомянутыми выше координатами. За границей «Заколдуй» сроду не бывал, ближайшим родственником его являлась мать сыра земля, адрес же постоянного местожительства определялся все теми же координатами. Анкета произвела на Хлебоедова благоприятнейшее впечатление. Хлебоедов сказал, что будь он сейчас, как некогда, председателем правления Всероссийского хорового общества, он бы такого товарища утвердил бы в любой должности с закрытыми глазами. Что же касается краткой сущности необычности, то она звучала у меня так: «Участок территории с метрикой, значительно отличающейся от евклидовой. Базируясь на местных преданиях, можно предположить, что это изменение метрики было вызвано искусственно неизвестным агентом несколько десятков лет тому назад».