— Ты не ломай голову, — сказал авиадеятель. — Просто купил позавчера поблизости бутылку; куда, думаю, податься? И вспомнил твою квартиру. Зашел, то-другое, выпили с Нонкой, ну а дальше — сам понимаешь…

Так. Еще того не легче.

— Ну что — расслабился теперь, отдохнул от семейной жизни? — спросил Здун, махнув стакан водки. — Давай, собирайся домой. Жена, детишки… нехорошо, дружок! А мы тут между собой тем временем разберемся.

— В принципе я холостой, — капитан кинул в рот жменю салата. — И мы договорились с Нонкой… короче, я остаюсь.

Не затуши в поезде самоотверженная проводница здуновского пожара — дело могло бы обернуться очень значительными потерями для всех фигурантов. Даже кровью. Даже большой кровью. Даже это… нет, не могу вымолвить, перехватывает дух. А тут майор лишь процедил:

— Да х-хрен с вами… Все равно не будет больше толку.

Выскочила откуда-то жена; тиснулась сзади к плечу тощей грудью, всхлипнула.

— Молчи, тварь, — он толкнул ее ладонью в лицо, поднялся. — Девчонка где?

— В с-садике…

— Тоже мамкино отродье, наплевать и забыть… Яблоко от яблони далеко не покатится. Имей, тварь, в виду: я к тебе больше не вернусь. Разводный документ передашь через отрядную канцелярию. Как вы его будете выправлять — меня не касается…

— Вале-ерий, — гудел капитан, вскидывая корткие толстые руки, — ну мы же мужики… еще плеснем, вздрогнем… жизнь такая, что ты тут скажешь!..

— Нет, надо идти… А то подопью, и уделаю обеих спецприемами: зачем это мне, вам надо?.. — Здун оглядел стены, горько усмехнулся: — Эх, квартирка, квартирка! Рвешь за тебя пуп, а в итоге… Ж-живите!!..

Сказать честно, в жилье он был неприхотлив: сказались казарма училища МВД, убогое жилье ваньки-взводного в конвойной роте, дымные, запущенные бараки точек-колоний, где служил, — а уж квартиру-то здесь, в Емелинске, ему дали лишь тогда, когда стал командиром ОМОНа. А жить в ней и совсем-то не пришлось: то туда надо ехать, то сюда… Опять казармы, бараки, какие-то холодные каменные строения, палатки, траншеи… Не расслабляться! Кованым ботинком в челюсть: получи, уголовная гнида! Автоматом по ребрам смаху: н-на, черножопый! Дубинкою по башке: а ну глянь, Валек, что в карманах у этой рвани!.. Сурово, но необходимо. Налей, ребя. За живых.

Так и куковал: то в отряде на свободной коечке, то у какой-нибудь любовницы, — он не уважал баб, трепал и использовал в любом виде, — но унижение, грубость, подавление личности вкупе с сильной потенцией — этому тоже есть любительницы, и они не переводились…

Но вот лежит он теперь носом в траву, кавалер ордена «За личное мужество» — а какой-то армейский проходимец мало того, что держит его под стволом собственного АКСУ, мало того, что подвергает всяческим насмешкам, — так еще и жрет купленное и запасенное им вино, заедает колбаской и огурцами, купленными на свои, майорские, омоновские!..

Никогда не было, и не будет в армии порядка. В МВД с этим делом все-таки получше: там издавна структуры компактнее, более рассчитанные на автономные режимы, плотнее сбиты, — можно каждого держать под доглядом. Разве на ихнем, эмвэдэвском полигоне, могла бы случиться подобная хренота? Которую в своей среде нельзя даже поведать как байку: вмиг лишишься всякого авторитета, а он, этот авторитет, даром не дается: вон, три дырки в теле. Да шрам от резаной раны на правой титьке — саданул ножом рецидивист Холин.

Но ихний полигон закрыли весной: отчасти по требованиям «зеленых», обнаруживших какие-то непорядки по экологическим делам, отчасти по жалобе фермера: вдруг оказалось, что родные органы отхватили целых шесть соток его земли! — а отчасти потому, что там и вправду десятками лет ничего не делалось, требовался основательный ремонт. Другой вопрос: на сколько лет он затянется? Вот и пришлось договариваться с вояками. А тут — у-у, гад… — Здун скрипнул зубами, глянул крутым глазом на своего пленителя. Тьма уже отступала; силуэт осоловевшего Вовы качался, бубнил, махал рукою (другую он все же держал возле спусковой скобы).

А как роскошно все было задумано! Оторваться от своих ничего не стоило, надо лишь сказаться — и никто не хватится командира отряда с его автоматом. И вина, и закуски — на целую ночь прекрасного одиночного пьянства в стогу, среди чистой травяной долины. Утренний сон, полезный для рваных нервов и хрипучей глотки. Отсюда, пахнущий росой и медовым сеном — в недальний жилмассив, известный как Зернохозяйство. Там живет в одном домике Светка, кличка Орангутан. Когда-то, еще курсантом (летние лагеря училища располагались в той стороне), Валерка посещал ее мать, Клаву Орангутан. Но информацию имел, от представителей все новых и новых выпусков, с которыми сводила судьба: так узнал, что Клава померла, опившись принесенной курсантами брагой, и дочь достойно заняла ее место. Ностальгия по курсантской юности и заставила майора вчера навестить знакомый домишко, и строго наказать Светке, чтобы ждала по утрянке, и надлежаще готовилась.

Вдруг человек, сидящий в стогу в форме прапорщика, встал и, подняв ствол, выпустил длинную очередь в сторону леса, опустошая рожок. Бросил оружие лежащему майору, и двинулся к еле заметной просеке — она выходила на шоссе, к городскому автобусу.

Здун взвился, и встал на раскоряченные, полусогнутые ногм. Поглядел на разоренное гнездо недруга: пустые бутылки, колбасная кожура, огрызки огурцов, разбитая кружечка, — и вытер слезы. Хотел кинуться вслед, расправиться с обидчиком, но — не вернешь ведь ни выпивки, ни закуски, ни времени! — хотя… хотя и оставлять подобные вещи безнаказанными нельзя ни в коем случае. Однако, глядя вслед спокойно, враскачку удаляющемуся прапорщику, майор твердо понимал, что последствия схватки могут быть непредсказуемы. Таких мужиков не больно возьмешь на приемы, есть в них что-то такое, что даже пули летят мимо, когда они прут танками, развернув плечи и тараща пьяные глаза. И он направил свои ноги в сторону жилмассива Зернохозяйство. Но более сильное желание побудило его замедлить шаги, а затем и вовсе остановиться. Здун сошел с тропки и присел в траве. Готовясь к завершению, он вынул из кармана камуфляжки листок с недавно полученным посланием Аллочки Мизяевой. Он часто получал от нее письма с изысканными стихами. Ну-ну…

Легкое движение, взмах руки — и листок полетел в еще непросохшую траву.

Утром, когда писатель Кошкодоев рассчитывался за гостиницу, администраторша отдала ему конверт:

— Вот, просила передать какая-то дама. Забежала чуть свет: «Ах, сделайте милость! Ах, не забудьте!» Такая вся из себя…

«Какая прелесть! — расслабленно умилился он. — Нет, лишь в глубинке можно столкнуться с подобной реакцией на краткую, мимолетную встречу!..».

Вадим Ильич еще задумался, стоя с листком в руке: выкинуть ли, или же приобщить к коллекции аналогичных посланий? Вдруг востребуется в процессе творчества. Скажем, какой-нибудь сыщик расстается с женщиной, и она ему отвечает… Нет, женщины сыщиков таких стихов не знают и не употребляют. Или, скажем, так: некая специалистка по космической биологии, предельно раскрепощенная сексуально, находится в дальнем рейсе на Фиолетовую планету, где обнаружен штамм, угрожающий уничтожить все разумные формы жизни во Вселенной. Нет, не все, не ищи легких путей в литературе. Лишь вертикально ходящие. Штамм в руках могучей банды чешуеперых. Захваченная ими ученая, беспрерывно насилуемая отвратительными монстрами, успевает в краткий промежуток между совокуплениями зашифровать результаты своих исследований. Шиш чешуеперым! А ключ — именно это двустишие — любимый человек, капитан межзвездного линкора, носит в кармане своей космической куртки. И он летит, пробиваясь сквозь галактические передряги, чтобы вырвать из плена эротичное сокровище и примерно наказать негодяев…