Толпа озабоченно молчала.

— Опять, пенек, мозги топчешь… — не предвещающим ничего хорошего голосом сказал Офоня Кривощеков. — Сейчас я тебя, голубя… — и вдруг рухнул, словно подрубленный. А огревшая его по голове жердью, подобранной чуть ранее для атаки на крячкинское гнездо, Мария Буздырина, по прозвищу Португалка, стала протискиваться к крыльцу.

— Батюшки, убили-и… — взвыл кто-то.

— Очухается, куда он денется! — благодушно басил другой. — Жми, Машка, ядри тебя в корень!..

Мария, набычившись, поднялась на ступеньки и чмокнула Пафнутьича в блестящий лобик.

— Истинная твоя правда! — крикнула она. — Вот ведь што значит: умное слово, и вовремя сказано! А вы — сами-то пеньки, и больше никто. Слушать надо было! Ца-арь! Царь-батюшко. О нем была речь. И никто, кроме него, нас не спасет. Каки колхозы, каки фермеры, каки президенты?! Только наш православный царь-батюшко, с царицею-матушкой. Ходят они по Руси, спасаются от злых чеченов. Там поживут, здесь поживут, глянут на нашу жисть беспросветную…

Зарыдала какая-то баба.

— А может быть, и ее правда! — послышались голоса. — Старичок-от — он ведь недаром чего-то блажил.

— Дак ведь — Маша! Пока до царя-то дело дойдет — нас тут всех вша съест! Где его взять-то?

— А это я знаю! — таинственно отвечала она, вздымая палец. — Потерпите, люди русские! Скоро выйдет вам всем большое облегчение.

ЮМОРЕСКИ ПАПЫ ФЕЛЬДБЛЮМА

Гул толпы донесся до фаркоповских ушей. Он перестал чистить туфли, поднял голову в густых крупных завитках:

— Опять митингуют, мать бы их разъети.

— Ну и какое нам дело? — откликнулся Богдан. — Они шумят — мы работаем. Когда они будут работать — тогда мы, может быть, захотим пошуметь. Кому плохо от такого шума?

— Голова от них болит. Вчера «Смело, товарищи, в ногу» пели, сегодня, кажись — «Боже, царя храни»…

— Так это же хорошо! — убеждал добрый Богдан. — Вообще получается целый концерт.

Оба собирались ехать в райцентр: Фаркопову надлежало, по поручению Крячкина, найти там паклю и договориться о покупке; Богдан же туманно намекал о некоей Галочке, которую он кохает, она молодячка, правда, но вот-вот должна уже уступить такому серьезному мужчине, как он. Он напялил на свой короткий толстый торс умопомрачительную красную рубаху с лиловыми пятнами, обтянул ягодицы-окорока модными стальными штанами, надел кроссовки ослепительной белизны…

— Клянусь детьми, она не должна устоять! — простодушно восклицал он.

Клыч не был им нынче попутчиком: он все глубже погрязал в любовной трясине с Любкою Сунь. При взгляде на эту подругу в глазах его зажигался сатанинский огонь.

Они вышли, и, не торопясь, направились к автобусной остановке. Их догнал скрипучий «газон». Из кабины высунулся Иван Носков и спросил на ходу:

— Ребя, молодушка-то ваша где? Куды ее девали?

— А мы не знаем, — Богдан развел короткими могучими руками. — Может быть, она кушает. Или спит. Или, может быть, починяет одежду.

— Опять увел ее проклятый чечен! — фермер ударил себя кулаком в лоб. — Ну, погоди же ты у меня…

— Какой он тебе чечен! — сказал механик на воротах. — Даже и близко не родня.

— Да, все они одинаковы!.. — Носков дал газ, и утрясся по валкой дороге.

На остановке уже ждали автобус Мелита Набуркина и Валичка Постников, тоже приезжие люди. Они были в строгих костюмах, она — даже в шляпке с вуалькою наверху.

Богдан сразу устремился к Валичке:

— Здравствуй, друг! Ты помнишь, как мы искали с тобой в Малом Вицыне хомутики? Какой был замечательный поход! Мы еще искали там этого… Боророва, да? Какое было вино! Я рад встрече с тобой, друг! Хочешь, сейчас принесу бутылку? И мы поедем снова на тот замечательный берег?..

— Ты же видишь — я с женщиной, — отчужденно буркнул пожарный инженер.

— Да что такое женщина! Сегодня женщина, завтра — не женщина… Какое это имеет большое значение.

— Ударь его, — сквозь зубы сказала Мелита. — Ударь его, Валентин.

— Их же двое. Вон, какие оба кабаны.

— Я прошу!

— Ты хочешь видеть меня мертвым? Хорошо же… Слушай-ка, любезный!..

— Ах, нет! — нотариус схватила его за рукав. — Все, все, хватит! Я просто хотела убедиться…

Валичка угрюмо молчал.

На автостанции в Малом Вицыне Богдан, начавший уже бояться Мелиты, успел все же подмигнуть бывшему собутыльнику:

— Ну, пойдем искать Боророва? Чувствую, что сегодня мы его все же найдем!..

Тот вздохнул, и поплелся сдедом за подругой. А крячкинские батраки купили по паре банок теплого, застоялого, ни в какое сравнение не идущего даже с «жигулевским» финского пива, и распили их на лавочке. После чего отправились в город, до которого и дойти-то было всего ничего: метров пятьдесят.

— Что ж, надо идти, искать паклю, — молвил Фаркопов.

— Мне тоже надо идти…

Они глянули поверх головы друг друга, и точка скрещения взглядов так неистово полыхнула — словно сшиблись два больших кремня. И совершенно невозможно предсказать, чем бы закончился сегодняшний их визит в райцентр, не прозвучи вблизи девичий голос:

— Здравствуйте, гражданин Богдан! Зазнались, не признаете?!

И Галочка Жгун, неистовая ревнительница правопорядка, предстала перед ними.

— Ах, Галю! — расцвел Богдан. — Та я ж тэбэ кохаю! Та ты ж такая моя прэлэсь!.. Та ты ж така красавица!..

— Ну уж и красавица, — млела Галя.

— Какое ж я тэбэ, коханая, подарю колэчко! Каку куплю цэпку на твою грудочку! Как мы з тобою будэм пить вино, а люды пускай заграють «Нич яка мисячна…». Да, моэ сэрдэнько?..

И он повел ее своей плавною кошачьей походкой. «Если девица — считай, что сегодня тебе и придет капут», — бесстрастно подумал Фаркопов. После пива было муторно, противно икалось. Где же искать эту чертову паклю? Хозяин дал ему три наколки: стройгруппа пуговичной фабрики, стройучасток леспромхоза и стройцех райпо. В-общем, не столь важно было сразу выйти на продавца — такие вещи не делаются с бухты-барахты, важна была первичная информация, а поиск ее можно начинать откуда угодно. Он спросил у прохожего, как пройти к фабричке.

— А во-он, дым-от где, — ему показали на трубу. — Отсюда, значит, идешь прямо, возле промкомбината — большой дом о двух этажах — свернешь направо, и — уж до конца. Упрешься сразу в проходную.

Проклятое пиво! Из-за него может получиться конфуз. Миновав уже промкомбинат, и свернув в нужном направлении, Фаркопов судорожно заметался вдруг туда-сюда между домами. И, расстегнув ширинку, прильнул к дыре между заборными штакетинами.

— Ай-яй, молодой человек! — услыхал он. — Какое неприличие. Разве трудно зайти в дом и сказать, что хотите в туалет? Молодежь, молодежь… В вас нет ничего святого.

Константин Иваныч, копаясь в ширинке, блаженно улыбался. Он двинулся бы дальше, и забыл бы лысого дядю с небольшой головкой, не возникни вдруг на пути серьезное препятствие: из-за угла ударил вдруг оркестр, оттуда вывернула и устремилась навстречу ему большая похоронная процессия. Только машин было около двух десятков: «Волга» с «Мереседесом», машина с гробом, три автобуса, и еще легковые разных марок. Они двигались тихо-тихо, и шагающий пешком народ шел неторопливо, как это и положено на похоронах. А сколько его было! — словно море вылилось из переулка.

— Кого же это так хоронят? — Фаркопов глянул на хозяина оскверненного забора. — Видно, великую шишку!

— Ошибаетесь, — прозучал ответ. — Это хоронят давнюю нашу горожанку Анну Ираклиевну Ахурцхилашвили, известную здесь как Аня Шанежка. Она была еще старше меня… замечательная личность! И всю жизнь — в садике, в садике, в садике… Все прошли через ее руки: от мэра и заместителя министра энергетики до последнего вора. Видите вон ту машину? — это Дмитрий Рататуенко, главный здешний мафиози. А вон в той — зам главы администрации. Заходите скорей, а то будете мешать! Я, к сожалению, не смогу проводить, подвихнул вчера ногу — видите, хромаю? — но моя дочка Лия тоже в процессии, хоть и не ходила никогда в садик. Вон она, глядите, машет сзади!