– У тебя кто-то есть, Хэл? Стоп! Кто это сказал?

– Хэл, не ври мне.

Неведомо чей голос попал в самую точку. Хэл отложил ножницы. Возможно, я зашла слишком далеко.

– Да ну тебя на хрен, Джули!

– Хэл, это простой вопрос.

Похоже, голос мой собственный, но управляла им какая-то часть меня – усталая, замученная, глубоко запрятанная часть, которая никогда раньше не заявляла о себе. Я едва ли не воочию видела повисший между нами вопрос. Как просто было бы взять его назад! Я почему-то этого не сделала. Просто стояла и смотрела. С облегчением.

– Нет. Я тебе не изменяю. – Хэл посмотрел мне прямо в глаза, будто подначивал: попробуй не поверить!

Я вам уже говорила про его глаза? Глаза киногероя, которому инстинктивно хочется доверять. Ярко-голубые, честные.

– Правда?

– Конечно. Я не обманываю тебя, Джу!

В его голосе зазвучали нежность и теплота, словно Хэл наконец осознал, чего я натерпелась. Он протянул руку и коснулся моей щеки. А я в ту минуту с ужасом поняла, чего могла лишиться. Как близка была потеря. Но теперь все будет хорошо.

– Спасибо, милый! – Я взяла его ладонь и прижалась к ней губами. – Прости, прости!

Я села на пол и благодарно прислонилась к мужу, пристроила голову на его колено и наслаждалась моментом. Абсолютно счастливая.

– Ну а если бы… если представить… что я правда завел роман. Что бы ты сделала? – спросил Хэл.

У меня снова оборвалось сердце.

– Простила бы, – быстро сказала я. – Простила бы и попробовала все забыть. Я уже так решила. Неважно, что бы ты мне ответил.

– Впечатляет. – Хэл положил ладонь мне на лоб и запрокинул мою голову. Потом заглянул мне в лицо и сказал тихо, будто про себя: – Вряд ли я смог бы сделать то же для тебя.

Меня кольнуло разочарование, и я побыстрей нашла себе занятие: стала собирать с пола остриженные ногти, эти мертвые кусочки Хэла.

– Ладно, теперь уже это не имеет значения. Я тебя понимаю.

Раздавшийся голос совсем не походил на голос Хэла. Но шел он от Хэла. Голос сказал:

– Все равно я сегодня с этим покончил. Меньше часа назад. Я с ней порвал. Все, конец. Если б ты не спросила, то никогда бы и не узнала.

Не то чтобы я много понимала в сексе, но одно знаю точно: ничто так, как секс, не помогает заново прочувствовать красоту мира. По крайней мере, на время.

Через полчаса после того, как муж обрушил на меня известие о своей «завершенной» интрижке на стороне, он уже спал сном младенца. Я лежала рядом, с мокрыми глазами и липкими бедрами, и чувствовала себя опустошенной и обнадеженной одновременно. Я простила Хэла, и мы помирились. В постели нам было хорошо. Мы оба достигли оргазма, что показалось мне хорошим знаком.

– Помираю с голоду! – вздохнул Хэл. Проснувшись, он погладил ногой мою ногу, как делал всегда. Мне стало больно – и не только потому, что у его подстриженных ногтей были острые края. Болью отозвалась близость, такая сладко-привычная, такая вдруг бесценная.

– Тебе бы понравилась Линда, – жизнерадостно сообщил Хэл, садясь в постели и нащупывая мобильник.

Линда – это та, другая. Судя по всему, сотрудница. После секса Хэла потянуло на признания. Теперь ему нечего было бояться. Все прошло и быльем поросло. Он получил полное отпущение грехов.

– Она милая девочка. И забавная. При других обстоятельствах вы бы…

– Не надо подробностей, Хэл, – оборвала я. – Давай обойдемся без этого.

– Подумаешь, – недовольно буркнул он и натянул футболку. – Теперь это часть нашей жизни. К чему притворяться, что ее нет?

– Это часть твоей жизни. Я эту девушку ни разу не видела!

– Видела. На рождественском банкете. Между прочим, она сказала, что ты ей нравишься. Симпатичная у тебя жена, говорит. Я бы, говорит, душу продала за такие волосы.

Слишком много деталей. Я не хотела их слышать. Знала, что все они застрянут у меня в памяти и из них сложится вся картина. Я не хотела видеть эту картину.

– Не помню, – сказала я.

– Да все ты помнишь. Высокая такая, похожа на одну из героинь в «Друзьях»…

– Пойду приму душ. – Я выпрыгнула из кровати.

Меня преследовал взгляд Хэла. Недобрый взгляд. Чтобы не встречаться с ним, я все мокла и мокла под душем.

Позже я обнаружила мужа на кухне, с головой в холодильнике.

– Яйца есть? – спросил он, даже не вынырнув. – А ветчина? Я купил баночку чили.

– Нам надо решить, что с этим делать. – Я обращалась к его заднице. Голос заметно дрожал, но я имела право на вопросы.

– Для меня все кончилось, – отрезал Хэл. – А ты никак не успокоишься.

– Я не заслужила такого отношения. Нам надо придумать какие-то правила. Хватит с меня и одной такой гребаной истории.

– Гребаной? – Хэл изволил обратить на меня внимание. Он застыл у открытого холодильника, и из-за его плеча на меня повеяло холодом. Я поежилась. Он нет.

– Если мы хотим и дальше жить вместе, мне нужны гарантии.

– Что-то новенькое.

Я вспомнила совет Великого Психоаналитика: только сильные женщины добиваются своего. Я могла стать сильной. Я уже чувствовала в себе силу.

Хэл был потрясен:

– Ты решила постоять за себя?!

– Пытаюсь.

Я дрожала от страха, вся, включая голос, но Хэл, похоже, ничего не замечал. Я произвела на него впечатление.

– Ты точно знаешь, чего хочешь, так? – медленно проговорил он. – И тебе не впаришь никакую хрень, да?

– Точно! – Я послала ему широкую улыбку храбреца. – Сегодня родилась новая Джули. Старой больше нет.

– Ну, знаешь ли, Джу… это просто…

Это – что? Вдохновляет? Волнует? Подкупает? Возбуждает?

– Меня от этого тошнит.

Наутро, лежа в постели, я решила, что до меня доносятся звуки обычных сборов. Те самые звуки, что я слышала чуть не каждую неделю, когда Хэлу с утра пораньше надо было на самолет. Я прислушалась к ритмичному скрипу чемодана на колесиках. Чемодан выкатился в прихожую и остановился возле ванной. Затем поднялось сиденье унитаза. Зажурчала струя – длинная, тяжелая. И… ничего. Странно. Ничего? Ничего – пока снова не заскрипели колесики и чемодан не покатился к кухне.

Что-то не так. До меня это дошло, только когда я осознала, что Хэл не спустил воду. Он всегда спускал за собой, даже в самую рань. Скрип, стук, журчанье, рев воды. Стоило ему выбраться из постели – и он считал, что весь дом на ногах. Должен быть на ногах. Кое-кто назвал бы его эгоистом, но меня это не раздражало. Все равно я не могла оставаться в постели, когда муж уходит. Особенно если знала, что он не вернется ночевать. Я обязательно вставала и варила ему кофе, даже если он уже не успевал его выпить. Мне нравилось целовать мужа на прощанье и запирать за ним дверь.

Голливудская идиллия, скажете? Знаю. И пусть. Не могу объяснить, почему я так себя вела. Может, потому, что так вели себя мои собственные родители. Если кому-то из них надо было уехать спозаранку, другой обязательно готовил термос в дорогу и укладывал в бумажный пакет изрядный бутерброд с мясом. Как сейчас вижу: мама в халатике заливает кипяток в длинный никелированный термос, а папа застегивает пальто, натягивает кожаные перчатки и ищет по всем карманам ключи. Мама провожает его до двери. На улице еще горят фонари, хотя уже занялся рассвет. Папа наклоняется и целует маму (он то и дело ее целовал). И велит ей возвращаться в постель. Она запирает за ним дверь, выключает везде свет и с радостью подчиняется.

А потому в то утро, когда Хэл не спустил за собой воду, я поняла: он не хочет, чтобы я его услышала. Не хочет, чтобы я встала. Застыв от страха, я вся обратилась в слух. Он взял мелочь на проезд по мосту – из банки с монетками над кофеваркой. Отсоединил зарядное устройство для сотового и сунул его в чемодан – вжик, вжик! Открыл и снова закрыл холодильник (баночка чили). Наконец осторожно повернул ключ в замке, помедлил буквально секунду (последний взгляд?) – и прикрыл входную дверь.