— Я подумал и понял, что это не совсем то…
— Может быть, тебе окреститься?
Агни не обладала Таниной страстью обращать в христианство (тем более что сама была обращена лишь формально), но он почему-то сразу откликнулся на это неуверенное предложение.
В одну из особенно братских, особенно глубоких бесед она сняла с шеи свой крестильный крестик и надела на него. Он обещал, что в ближайшее время окрестится и отдаст ей свой. И они будут нареченные братья. Их душевный союз скрепится на вечные времена.
До встречи с Агни он не думал креститься и мыслил скорее в понятиях Востока и хасидизма. Они много говорили о «новой эре», о дзен, о расплодившихся несчетно экстрасенсах. Оказалось, что его двоюродный брат, живущий в Средней Азии, самый настоящий экстрасенс и занимается этим вполне официально, получая зарплату в каком-то НИИ. Недавно он приезжал в гости, захватив с собой знаменитую тамошнюю «ведьму», столп института, и ведьма не вынесла в их городе дольше трех дней, уверяя, что здесь нечем дышать, что ауры умерших в блокаду плотным слоем зависли над городом, не пропуская энергии космоса.
Еще — смеясь, поделился он — ведьма выявила подобные способности и у него. Очевидно, это у них родовое. Он не относится серьезно, да и смешно было бы поддаваться всеобщей экзальтации, повальной моде, но что есть, то есть — простуды у своих детей он лечит руками и однажды вылечил у жены мастит. Посмеиваясь над всей этой чушью и иронизируя, он предложил, чтобы не быть голословным, назвать ей очаги настоящих и будущих заболеваний. Агни не отказалась. Вытянув ладони, медленно поводя ими вдоль ее тела, на расстоянии, он перечислил: голова… горло… верхушка правого легкого… Взгляд у него был типично «колдовской»: вбирающий в себя, без блеска, чугунно-тяжелый. Агни поежилась внутренне. Подтвердила: да, горло у нее хроническое, а что касается головы — еще хуже, в смысле не интеллекта, конечно, а психики, души…
Они встречались у него на работе, в душной, влажной комнатке котельной с продавленным диваном, гудящими счетчиками и пылающим в отверстиях котлов синим огнем. Было уютно, потому что никто не мешал и совсем не было быта.
В день своего тридцатилетия, совпавший с его дежурством, Агни зашла к нему, прихватив бутылку вина.
Он был непривычно наряден, подтянут и взволнован. Хотя знать о ее юбилее не мог: Агни никогда не справляла свои дни рождения и не любила их.
Потихоньку — чтобы растянуть на весь вечер — они глотали вино.
Внезапно, вне связи с темой разговора, он объявил, что позавчера ушел из семьи и живет сейчас с мамой. И им необходимо в ближайшие дни повенчаться. Он окрестится, и они повенчаются, это можно в один день, он узнавал. В ближайший же день, как можно скорее.
Агни потрясенно молчала, собираясь с силами.
Он выжидающе не отводил темных глаз.
Сбивчиво принялась объяснять: он ей друг, брат, навеки родной человек, а с родственниками не венчаются, это было бы кровосмешением… Он молчал, слушал, не отводя глаз, владея лицом. Агни все упирала на то, что они родственники, «одна группа крови»… изо всех сил стараясь в объяснениях своих не дойти, что никогда и не воспринимала его как мужчину.
Он был маленького роста и абсолютно лысый. С черной бородой. Прозвище его во второкультурной среде было Черномор.
Он был такой свой.
Наконец он прервал молчание. Попросил впредь больше никогда не звонить ему и ничем не напоминать о себе.
Всю дорогу домой Агни шатало. Не от вина — что там какие-то полстакана… Так потрясла ее потеря друга. Почти единственного в нынешние ее одинокие времена.
Почему-то в метро и на улице «клеились» мужчины. (Чего не случалось с ней в последние пять-шесть лет.) Трезвые, пьяные, всякие. Один негр. Неужели убитый горем вид так привлекает?..
Мысль об экстрасенсорных талантах друга (так стремительно переместившегося в «бывшие») пришла на второй день. Вернувшись из котельной с поломанного своего юбилея, Агни свалилась и дней десять провела в странном, полусонном, полувыключенном из жизни состоянии. Тихонько заныли старые раны и царапины, детские шрамы напомнили о себе. Невозможно было не то что работать, но даже читать, даже держать книгу в ладонях — тяжесть ее была непомерна, книга вываливалась… Агни звонила приятелям, звала в гости и в их присутствии оживала: могла связно говорить и мыслить, бродить по комнате, смеяться. Одалживала энергию, обещая вернуть, как только оклемается. «Не стоит! Нам не жалко!» — уверяли ее, воспринимая это как игру, скрашивающую ей обычное недомогание, ангину или гипертонию.
Дней через десять все восстановилось.
При первом удобном случае Агни проконсультировалась у знающего человека, «белого мага», отчего в тот вечер ее осаждали мужчины. Знающий человек объяснил, что мужчины могли быть двух видов: «стервятники», почуявшие в ней легкую добычу, либо, наоборот, «доноры», стремящиеся поддержать человека, чей энергетический потенциал близок к нулю, и Агни пожалела, что не всматривалась в них, а одинаково грубо отшивала и тех и других.
Бывший ее «родственник» в своей среде слыл стоиком и чудаком, родом богемного Дон Кихота. В чем-то смешным, принимающим гордые позы, но надежным и благородным. Агни в который раз убедилась, что самая суть человека проявляется не в деле, не в дружбе, не в творчестве, а в отношениях с женщиной. Ну, и вблизи от смерти, конечно. Любовь, как и смерть, экзистенциальна. Она набрасывается и овладевает каждой из трех человеческих ипостасей: телом, душой, духом. Как и смерть. Как ничто больше. Оттого-то с древнейших времен эти понятия объединяют в пару. Веселенькие равновеликие партнеры…
Впрочем, ей хотелось верить, что заряд ненависти, посланный в нее другом и братом, был неосознанным, импульсивным. Но и неосознанное зло, пласты подспудной агрессии, открывать в ком-то не радостно. И совсем уже грустно быть лакмусовой бумажкой на доброту и совесть.
Агни заметила, что все ее романы сопровождались таким вот проникновением в суть, разверзанием душевных тайников, не видимых никому боле, и оттого с окончанием «любви» всякие иные отношения не получались. Сколько раз она пробовала остаться друзьями, но нет — говорить становилось не о чем, томительная пустота возникала при встречах, словно от людей, когда-то интересных, многоликих, пьянящих, остались одни оболочки, словно она высветлила, опустошила их внутреннее пространство тоскливым взглядом, приблизившись вплотную.
Поэтому Агни предпочитала мужчин-друзей. С ними можно было общаться годами, не теряя интереса, приязни и уважения.
Узнав, каким образом Агни лишилась крестильного креста, Таня тут же принесла ей другой и заставила надеть при ней.
— Крест, данный при крещении, обладает особой силой, а ты так им распорядилась! Вот этот уже никогда не снимай, ни при каких обстоятельствах. Целую неделю ты жила без креста! Ты еще легко отделалась. И не такое могло случиться!.. Пока ты без креста, с тобой любой колдун все что захочет сделает: ты абсолютно лишила себя защиты!
Агни слабо оправдывалась, что не сняла крест, а поменялась (ведь он обещал!), что простодушно радовалась обращению на истинный путь еще одной души, что какой там колдун…
Вскоре после того, майским утром Агни сняла с шеи новый, Танин, крест и бросила его на пол, в угол комнаты, со словами: «Покарай меня, чтобы я знала, что ты есть».
Жить без Бога больше было нельзя.
Присутствие Бога не ощущалось ни в чем.
— А почему бы тебе не заняться клерикальной деятельностью? — спросил Митя.
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Агни.
— Деятельность на почве православной веры. Или баптистской, если она тебе больше нравится. Проповедовать. Заниматься миссионерством.
Она усмехнулась.
— Твои советы, как всегда, в самую точку. Особенно если учесть, что я не выношу христианства.