Но я хотел рассказать не о чине. Рассказ пойдет о женщине.
Как мне описать остров, где совсем недавно произошли эти события — так недавно, что судебный процесс еще не кончился? Этот остров не чета солнечным Маркизам или островам Общества — нет, это один из тех островков, что протянулись цепью от Новой Гвинеи до Нумеа.
В других местах сменяются сезон дождей и сухой сезон. Здесь обычно говорят: «У нас бывает сезон дождей и дождливый сезон!»
Это значит, что дождь идет круглый год, и двенадцать месяцев подряд перегретая земля выделяет водяные пары, в хижинах все покрывается плесенью, так что меньше чем за десять дней фотопленка становится негодной.
В этих местах жарче, чем где бы то ни было: влажный жар обволакивает кожу, заполняет легкие, и человеку кажется, будто он задыхается.
На Таити девушки красивы, славную подружку можно найти в Индокитае, и в глубине Африки попадаются очень привлекательные негритянки.
На Новых Гебридах, Соломоновых островах, в Новой Гвинее туземцы таковы, что не сразу решишься признать в них людей. Вдобавок администрация что ни месяц узнает про новые случаи каннибализма: местные жители не очень-то их и скрывают.
На побережье властвуют белые. Но что творится в глубине страны? Да и вообще, сколько народу живет в этих непроходимых лесах?
Это никому не известно. Недавно летчики обнаружили на Новой Гвинее десятки тысяч людей, о существовании которых не подозревали: они населяют край, до которого можно добраться только по воздуху.
Для работы на плантациях приходится привозить китайцев или аннамитов, потому что канаки отказываются трудиться.
Итак, вот мой рассказ. Вообразите себе обширную плантацию на одном из этих островов; она принадлежит молодому англичанину, энергичному и предприимчивому.
У него есть компаньон, белый, я назову его Боб; это его управляющий, но в то же время и друг.
Кругом ни души, не считая полусотни желтокожих рабочих да рассеянных по лесу канаков, которые изредка появляются на плантации.
Вот уже три года, а то и все пять белые живут здесь, не зная никаких развлечений, кроме шахмат, в которые играют, ожидая благословенного часа, когда можно будет идти спать.
И вот уже три года, как англичанин — что ж поделаешь! — сблизился с канакской женщиной, такой же уродиной, как все туземки; иногда по вечерам она приходит к нему в спальню.
Боб не заводит разговоров на этот счет. Он ведет себя так, словно для него это в порядке вещей. В те вечера, когда она приходит, он пораньше удаляется к себе.
Туземка до того безобразна, что никакой здравомыслящий человек не может испытывать к ней ни малейшего чувства. Но мало того, что она безобразна — она еще и лгунья, и нечиста на руку. С ее появлением всякий раз пропадают вещи, так что англичанину частенько приходится задавать ей трепку.
Ну и что дальше?
А дальше то, что однажды в зарослях, в двух сотнях метров от дома, был обнаружен труп этой женщины. С первого взгляда стало ясно, что она задушена, и аннамиты спешно довели этот факт до сведения властей.
Полицейские расследования сейчас в моде. То, о котором я веду речь, — одно из самых удручающих. Остров, откуда должен прибыть на паруснике судья, расположен в нескольких днях пути; секретарь суда — туземец. Мэрия, в которой происходят допросы, — нелепейшее помещение, увешанное объявлениями о мобилизации и официальными бумагами десятилетней давности, не имеющими вдобавок никакого отношения к этой колонии.
— В пять вечера мы слышали, как хозяин ругается с женщиной, — сообщают слуги-китайцы.
— Это правда, — отвечает англичанин. — Я задал ей взбучку, потому что она стащила у меня ключи, которые все равно ей не нужны. Она тащила все, что плохо лежит…
— И вы ее задушили?
— Нет!
— Когда она от вас ушла?
— В шесть. Я так обозлился, что не захотел иметь с ней дело.
Какое усилие пришлось ему сделать над собой, чтобы открыто признаться, что он состоял в связи с этой туземкой, похожей скорее на мартышку, чем на женщину!
— Вы утверждаете, что обстоятельства ее смерти вам неизвестны?
— Совершенно неизвестны. Я пошел пройтись…
— В какую сторону?
— Вон туда!
— И больше вы ее не видели?
— Не видел.
Он не теряет головы, но его спокойствие мало-помалу развеивается под напором обвинений, которые возводят на него слуги-китайцы. Они из кожи вон лезут, припоминая мельчайшие, не слишком-то существенные подробности, которые между тем постепенно сплетаются в густую сеть подозрения.
Всем жарко. Все обливаются потом. Убитую уже похоронили, и всем бы хотелось покончить с этим делом, но закон есть закон.
— У вас есть алиби?
Да, уверяю вас, закон есть закон, и в девственных лесах алиби так же необходимо, как в Париже.
— Я шел куда глаза глядят. Я был взбешен…
Он был взбешен, разумеется, оттого, что так низко пал и вынужден домогаться милостей подобного создания! Возможно, он был взбешен и оттого, что выставил ее за дверь, не удовлетворив желания… Кто знает?
— А вы, Боб, ничего не видели?
— Ничего, господин судья.
— Ничего не слышали?
— Ничего, клянусь вам…
Англичанина пришлось арестовать, его посадили в тюрьму, то есть заперли в пустую комнату в мэрии; обязанности тюремщика исполнял секретарь.
Судья уехал, но через две недели вернулся, потому что дело все-таки представлялось ему не вполне ясным.
И тут языки развязались. Исхудавший англичанин помалкивал, но судье стало известно, что вечером один из китайцев видел туземку на кокосовой пальме.
Вам это, возможно, ничего не говорит. Чтобы понять, надо пожить в тех краях. Надо знать: если туземка испытывает склонность к мужчине, она лезет у него на глазах на верхушку пальмы, и это означает:
— Поднимись и достань меня, если можешь!
К сожалению, это не шутка! Представьте себе англичанина, заключенного в тюрьму и обвиненного в убийстве; представьте себе замешательство властей; представьте себе китайцев, которые собираются в кружок и судачат вполголоса. Представьте себе судью, порядочного человека — он в мокрой рубахе часами допрашивает азиатов одного за другим, не теряя надежды, что кто-нибудь из них собьется в показаниях.
— Кто был под кокосовой пальмой?
— Хозяин…
Это совершенно неправдоподобно. Не станет женщина лезть на пальму ради того, с кем живет не один год.
— Кто был под кокосовой пальмой?
— Не знаю…
Однажды вечером судья зовет Боба, отсылает секретаря, запирает дверь на два оборота.
— Скажи, как зовут твою любовницу?
— У меня нет любовницы.
— Да ладно тебе! Неужели ты три года обходишься без женщины?
Я хорошо знаю этого судью: он, между прочим, не кадровый судейский чиновник, а просто администратор, корсиканец родом.
— Ты никогда не спал с любовницей твоего хозяина?
— Никогда.
— И не пытался?
— Разумеется, нет.
Это противозаконно, сами понимаете, но надо же как-то выпутываться! В Англии беспокоится семья обвиняемого. А сам обвиняемый настолько пал духом, что, того и гляди, покончит с собой.
Пускай не сердится на меня мой друг судья за то, что я так скверно рассказываю об этом деле, но я вынужден упрощать повествование и немного подтасовывать факты, чтобы меня поняли те, кто живет в тысячах лье от этих мест.
Допрос длится пять, а то и все шесть часов.
— Я приказал разыскать одежду, которая была на тебе в тот вечер. Ее принесут с минуты на минуту.
Тут Боб обнаруживает признаки беспокойства; через полчаса он начинает всхлипывать.
Исповедь его звучит жалобно. На плантации не было других женщин, кроме этой, которая теперь убита; три года Боб желал ее, думал о ней и в конце концов полюбил по-настоящему, а вернее, поддался нерассуждающей, неодолимой и тягостной страсти.
Когда туземка приходила к англичанину, он мучился, ловил малейший звук, изводил себя…
Будь эта женщина даже прекраснейшим созданием на свете, подобная любовь, похожая на навязчивую идею, на одержимость, едва ли могла вспыхнуть где-нибудь еще, кроме как на этом острове, где ничего и никого нет, где рядом с Бобом только один белый и только одно доступное существо женского пола.