— То-то же! И не надейся меня надуть!

Лето выдалось тяжкое. Пополь не уплатил налог на концессию, и с последней почтой пришла повестка от судебного исполнителя, поскольку судебные исполнители свирепствуют даже в девственных лесах.

И вот однажды утром он пускается в путь в пироге с двумя гребцами и с этой грязной скотиной, как Пополь называет повара.

Они делают привал в тридцати километрах от участка. Назавтра делают привал через пятьдесят километров, и у Пополя разламывается голова, потому что он провел десять часов на солнцепеке.

А у еды этим вечером какой-то странный привкус… Пополь не вполне в этом уверен. Но, что ни говори, ему никак не удается уснуть, а потом начинается приступ ужасных колик.

И даже луна не светит! В темноте натыкаешься на все подряд и больно ударяешься. Бросает то в жар, то в холод. Пополь разделся догола, потому что одежда намокла от пота.

— Не хватало еще, чтобы я тут сдох!

Ему кажется, что из него уходит жизнь, а три негра спят себе как ни в чем не бывало.

— А ну, вставайте, чтоб вас черти взяли!

Он поднимает их пинками и при свете электрического фонарика замечает на лице у повара плутовскую гримасу.

— Твоих рук дело?

Тот притворяется, будто не понимает. Но разве можно верить негру!

— Признавайся, подсыпал мне зелья?

Негр способен отравить вас чем угодно, какой-нибудь растертой травкой, не оставляющей следов.

— Признаешься или нет? Не строй из себя болвана! Новая колика. От боли он сгибается пополам. Его обуревает бешеное желание избить повара, и он отвешивает ему несколько тумаков, тот молчит.

— Ну, погоди же…

Вот-вот наступит рассвет. Пополь во власти навязчивой идеи. Его тут хотят убить, и никогда уже больше он не увидит Бордо. Но не такой он человек, чтобы даться им в руки, так он сам про себя говорит.

— Иди сюда, подонок.

Пополь хватает веревку. Связывает дрожащему негру лодыжки; тем временем второй негр с воплями бежит в лес, а третий бросается на колени.

— Будешь признаваться?

Ах, вот как… Пускай не принимает его за дурачка. Знает он этих негров и уловки их тоже знает!

— Поглядим сейчас, заговоришь ты у меня или нет. Подумать только, что из него хотят вытянуть налог за концессию, которая не дает больше никакого дохода!

— Погоди же!

Он перекидывает веревку через ветку дерева и тянет за конец; как раз в это время встает солнце. Негр, у которого связаны лодыжки, повисает вниз головой.

— Признавайся: ты меня отравил?

Ах, эта свинья запирается?

— Все равно признаешься!

Проходит час. Один из негров забился в пирогу, лег на дно. Время от времени Пополь отходит в сторону, чтобы в одиночестве перетерпеть приступ боли.

— Молчишь? Ладно…

Его осеняет новая мысль. У него есть таз, который служит ему для мытья, для стряпни, словом, на все случаи. Он набирает в таз воды. Подставляет его под голову повешенному и немного отпускает веревку, так что голова негра вся погружается в воду.

— Ну как? Освежил себе память? Заговоришь теперь?

Он тянет за веревку, голова выныривает из воды. Негр молчит.

— Хватит с тебя? Ну, смотри сам.

Он проделывает это еще раз, и еще, и еще. У него все болит, в висках стук — его отравили, нет сомнения. Из-за этой обезьяны ему никогда больше не видать Бордо и площади Кенконс!

— Нет уж, придется тебе заговорить, потому что я больше не выдержу…

И это правда. Мучительнее всего пульсирующая боль в черепе да ощущение, что стоит только лечь — и он уже не встанет. Похоже на похмелье, но в тысячу раз сильнее.

— Говори! Признавайся!

И он снова погружает голову негра в лохань. Очередная колика заставляет его отойти в сторону.

— Освежайся покуда!

Когда он вернулся, негр был мертв. Двигаясь, как автомат, Пополь снял его с дерева, потом сел в пирогу.

— В город…

Последний оставшийся негр греб два дня и две ночи. Пополь вел себя как лунатик.

— Понимаете, со мной приключилось странное происшествие. Мой повар…

Он похудел на несколько килограммов. Сперва его поместили в больницу, вылечили ему желудок. Он ничего не говорил. Он безропотно подчинялся. По словам медсестры, был кроток, как ягненок.

— И вежливый такой, — добавляла она. — Чуть вырвется у него крепкое словцо, сразу замолчит и покраснеет…

Из больницы его перевезли в тюрьму. Он не возражал. Его одолела усталость. На все вопросы он твердил одно:

— Никаких сил нет… Дайте поспать…

И впрямь, спал он часами, а потом садился как ребенок на кровати и часами смотрел прямо перед собой.

Я видел его в камере. Полагаю, он и сейчас там; я прочел в газете, что суд приговорил его к пяти годам тюрьмы, к такому же сроку, как Жанвье — того, который развлекался стрельбой по трупам.

На любом судне из тех, что заходят в порты островов Тихого океана, будь то Фиджи, Маркизские, Гавайи или Таити, администратор, занимающийся обслуживанием и питанием пассажиров, покажет вам одного, двух, пятерых путешественников — чаще в третьем классе, но иногда и в первом.

— Банановые туристы! — назовет он их.

Я тоже научился их распознавать, хоть и затрудняюсь объяснить вам, по каким признакам. Иному банановому туристу нет и тридцати, а иному перевалило за шестьдесят; попадаются среди них почтенные седовласые дамы и девицы, которые жарятся на солнце, ничуть не смущаясь тем, что на них глазеет весь экипаж.

Банановые туристы вовсе не обязательно одеты во что попало: часто у них сохраняются остатки былой роскоши, вещички из шикарного некогда гардероба.

Среди них американцы, чехи, немцы, французы… Одни занимали в прошлом блестящее положение, другие всю жизнь только и делали, что тратили потихоньку состояние или ренту.

В один прекрасный день, когда они уже начали тяготиться собственной заурядностью или страшиться надвигающейся нищеты, кто-нибудь им сказал:

— На островах еще можно жить, как в земном раю — без денег, без одежды, не заботясь о завтрашнем дне…

Они продали все, что у них было, чтобы оплатить проезд. Кроме того, власти, наученные горьким опытом, благоразумно требуют, чтобы при отплытии пассажиры внесли плату за обратную дорогу. Понимаете?

На другой день по приезде каждый настоящий банановый турист покупает набедренную повязку и шляпу из пальмовых листьев. И вот, полуголый, он спешит к бесконечным пляжам, презирая город и местных европейцев в белых костюмах и пристежных воротничках.

Разумеется, он слегка удивлен при виде туземцев, которые тоже носят пристежные воротнички и раскатывают на велосипедах; он негодует, когда по дороге его перегоняет автобус, полный канаков[36].

Ну, не беда! Еще несколько километров — и перед ним наконец-то откроется земной рай…

Прежде всего для начала он поднимает с земли кокосовый орех, бесплатный кокосовый орех, и тщетно пытается проделать в нем отверстие, покуда какой-нибудь туземец не расколет его одним взмахом мачете.

Найти прямо на дороге, не истратив ни единого су, и питье, и еду — что может быть прекрасней?

Вот хлебное дерево, вот бананы — их тут сколько душе угодно. И все это задаром!

Банановый турист идет дальше, купается нагишом в лагуне, часок спит на солнышке, потом продолжает путь, и так пока не наступает пора позаботиться о пристанище.

Увы! Домики, смахивающие на пригородные дачи, сдаются с обстановкой за плату от пятисот до восьмисот франков в месяц.

Ну и что? Разве в этом климате нельзя обойтись без дома?

Банановый турист шагает дальше и в конце концов находит брошенную канакскую хижину.

Пройдет месяц или два, а может быть, целый год — и в один прекрасный день наш банановый турист, с исхудалым лицом и потухшим взглядом, жалкий, несчастный, из последних сил старающийся не терять достоинства, явится в бюро выдачи паспортов.