— О Том, блестяще! — воскликнула Хилари. — Мама, ты видела?

— Конечно, видела, — ответила я, чувствуя, что, не желая того, очарована увиденным. — Он был просто чудовищен. Том, я не могу поверить, что все твои приемы могут действовать так успешно.

— Не всегда успешно, — усмехнулся наш друг. — Я случайно узнал, что вверх по ручью сейчас находятся несколько стай индеек и что все они молодые птицы. Я видел их в конце той недели. Молодняк склонен довольно часто теряться в лесу, а звуки, которые я издал, означают: „Я потерялся". Их не всегда используют для подманивания опытных птиц или самок. Для самок нужно применять в некотором роде дерзкий, самоуверенный звук, и то обычно только осенью. Весной требуется другой призыв, что-то вроде „приди и возьми меня, парень". А малышей подзывают тан: „ки-ки-ки".

— А почему ты не кулдыкал? — спросила Хил.

— Потому что индюки кулдыкают только весной, когда секс поднимает свою опасно-безобразную голову. — Том усмехнулся, глядя на девочку. — Покулдыкай в другое время — и ты выгонишь его из леса. То же самое произойдет, если ты крикнешь что-то вроде „пат-пат". Это всеобщий сигнал индюков, означающий: „А ну-ка, убираемся отсюда ко всем чертям".

— Ты издал этот звук только при помощи рта? — спросила Хилари. — Смогу я сделать так же?

— Конечно, если потренируешься. Вообще-то существуют сотни приспособлений для подманивания индюков, но я не считаю, что они эффективны. Каждый индюк имеет свой индивидуальный голос, а применение манка, выпускаемого промышленностью, подобно попытке подманить индейку-янки южным произношением. Иногда птица бывает так обижена и оскорблена, что просто не отвечает на подобный зов. Я предпочитаю изучать своих птиц и приспосабливать свой голос под их звуки.

— А как с оленями? Примани мне оленя! — попросила девочка.

— Оленя приманить практически невозможно. Они не издают много звуков, — объяснил Том. — Они похрюкивают, кашляют, фукают и пыхтят, скребутся о деревья, а молодые оленята блеют, но, по сути, у них нет своего языка, они не разговаривают. А вот в сезон оленьих боев их можно расшевелить. Сезон охоты на оленей совпадает с периодом спаривания и боев за самку, поэтому звук стучащих рогов неотразим для многих крупных самцов. Звук этот заставляет их думать, что поблизости какие-то выскочки сражаются друг с другом и готовятся захватить его дамочек. Поэтому самцы часто выскакивают, готовые к атаке, на звук стучащих рогов. Для этого способа подманивания нужно иметь набор высушенных и промасленных палок. Но по мне лучший способ — это спрятаться и ждать. Или выслеживать, подкрадываться. Вот это другое дело. Курс повышенной сложности.

— Когда мы сможем им заняться?

— Скоро. Примерно через неделю, если у тебя будет хорошо получаться с луком.

Я посмотрела на Тома:

— Никакой охоты, Том. Это абсолютно исключено. Никакой стрельбы по животным из этого лука.

— А я и не имел в виду охоту. Просто у меня есть правило: не брать с собой выслеживать животное тех, кто недостаточно знаком с луком и стрелами. Очень редко попадаются звери, которых необходимо подстрелить.

— Змеи? — Кожа на моей шее покрылась мурашками.

— Иногда и они, хотя не в это время года. Не думаю, что они нам попадутся. Другое. Одичавшие свиньи, например. Страдающие или умирающие животные. Нельзя оставлять страдающее животное. Если у вас нет с собой оружия, то придется добивать его камнем, или палкой, или собственными руками. Могу вас уверить, такой случай забыть нельзя.

Глаза Хилари стали темными и большими. Я слегка кивнула Тому. Он хотел что-то сказать, но в этот момент Хилари заявила:

— Нет, мама. Том прав. Будет ужасно просто уйти прочь.

Я не стала продолжать этот разговор, и мы пошли на ланч.

После полудня мы практиковались в стрельбе из лука. К концу недели Хилари действовала так умело, что Том больше не стоял за ее спиной, а сидел на земле между Хил и мишенью и просто наблюдал. Часто он кивал головой, а временами улыбался.

Мои успехи не были столь же блестящими. Главным образом я преодолела смущение от того, что занимаю жалкое второе место после моего десятилетнего ребенка. Но, очевидно, я не могла постичь суть этого дела, не могла постичь слияние факторов и переменных величин, которое проявилось у Хилари и сделало ее прирожденным стрелком. Я была нетерпелива и смущалась, а через несколько дней у меня появилась, несмотря на кожаный предохранитель от стрел, такая зловещая коллекция синяков цвета фуксии и шафрана на левой руке, что Том заставил меня сделать перерыв на некоторое время. Я протестовала, но в глубине души была рада.

— Ты вся закручена в узлы, как пень кипариса, — проговорил на последнем уроке Том, стоя у меня за спиной. Его руки легко скользнули по моей шее и плечам, обхватили талию и попытались поставить мой корпус в нужную позицию. — Если ты расслабишься и позволишь расслабиться своим мускулам, у тебя получится намного лучше. Еще очень поможет, если ты все же откроешь глаза.

Я почувствовала легкое щекотание на шее от его дыхания и теплый запах, запах древесного дыма, пота, теплого тела, запах кожи и солнца, запутавшегося в его густых чистых темных волосах.

И в самом деле я была скована в движениях, похожа на окаменелое дерево, а близость этого мужчины сделала меня окостеневшей и неподвижной, его прикосновение грозило просто выбить мои руки и колени из суставов. Я не позволяла себе глубоко дышать, и в конце концов мое дыхание стало поверхностным, легким и неглубоким, и я почувствовала головокружение. Ладони и подмышки стали влажными, несмотря на холод наступающих сумерек, а в паху вновь повернулось что-то жаркое.

— У меня получилось бы лучше, если бы ты не крутился рядом. — Мой голос был высоким и глупым, и я не только услышала, но и почувствовала его тихое хихиканье.

— Возможно, у нас обоих получилось бы лучше, — произнес Том, и я поняла, что он тоже ощущал тонкое серебряное лезвие напряжения.

— Уже пора возвращаться в дом, — буркнула я, проходя мимо Тома. — У Хилари даже нет куртки.

— Почему я должна надевать куртку каждый раз, когда тебе становится холодно? — мягко заметила девочка, но вошла в дом без дальнейших возражений. И Хилари и я любили ранние вечера на Козьем ручье.

Том зажигал камин и наливал спиртное для нас двоих, Хилари он предлагал сидр, включал большую стереосистему и шел на кухню готовить ужин. Он никогда не разрешал мне помогать ему. Мы ели супы, тушеные овощи, копченую дичь, приготовленную самим хозяином, иногда бисквит и хлеб из кукурузной муки, но редко какие-либо сложные кушанья. Том разговаривал с нами, пока стряпал, несмотря на звучащую на весь дом музыку, говорил больше о лесах и животных или рассказывал странные охотничьи мифы и легенды о лесе. Я не слышала о них раньше и даже не встречала у Фрейзера в „Золотой ветви".[78]

— Где ты узнал все это? — спросила я однажды после того, как он рассказал страшную историю об оскверненном дереве, которое поймало в ловушку и сожрало осквернителя.

— О, повсюду. Что-то прочитал в книгах у Мартина. Некоторые предания племен гулла слышал Скретч, когда был еще ребенком. Многие привез домой из Гейдельберга мой прадед. Он слышал их от других „людей лесов". У всех „людей лесов" полно в запасе таких историй. Слышала бы ты беседы, которые ведутся вокруг бивачного костра после охоты в „Королевском дубе" или на других больших плантациях в наших местах. Парни боятся закрыть глаза, укладываясь спать. Еще хорошо, что большинство из них спит на койках в охотничьем домике.

— Прямо как мальчишки в лагере, — заметила я. — Но Бог ты мой, в каждом мифе есть… возмездие!

— Это главная мысль всех легенд, которые я слышал. Я думаю, что жизнь, отвоеванная зубами, когтями и кровью, была реальностью для всех прошлых столетий. Именно его — возмездия богов — боялись наши предки больше всего. И возмездия животных, которых они убивали. Возмездия самого мира, в котором они жили. Поэтому и существовали все эти ритуалы умилостивления, совершавшиеся после убийства животного. Некоторые из них бытуют и по сей день.