Когда Солти и Девятая симфония подошли к сокрушительному финалу, Том потянулся и встал.

— Готовы маршировать?

— Вы это серьезно говорили?

Время приближалось к девяти часам. Если мы сейчас выедем, то будет уже десять, прежде чем я вымою и уложу Хилари, а завтра нам обеим рано вставать. Шутки в ночных лесах показались мне внезапно не такими уж волшебными.

— Да, я серьезно, — заявил Том. — Это недалеко, а света луны достаточно, чтобы было безопасно. Я действительно хочу, чтобы вы увидели кое-что. Такое случается только осенью, после наступления темноты и, может быть, раз или два в чьей-нибудь жизни. Если Хилари слишком сонная, чтобы идти, я понесу ее. Но она непременно должна пойти с нами. Она должна знать, что происходит здесь.

— Я не хочу, чтобы она опять подходила к воде, Том… — начала я.

— Господи, Диана, вы что, думаете, что я губитель детей из вашего местного интерната? Я сам вырастил ребят…

— Я хочу пойти с вами, — донесся голосок Хилари. Она стояла на пороге спальни, протирая глаза кулачками. Ее капризный тон говорил о том, что она была еще сонной. Я внезапно устала от собственного раздражения и поняла, что, наверно, похожа на слишком любящую глупую мать из телевизионного сериала.

— Присоединяйся, — бросила я сухо. — Если мистер Дэбни испытывает желание тащить все твои семьдесят фунтов по лесу в кромешной тьме, это его дело.

— Что составит для меня только удовольствие, — отозвался Том.

— Я могу пойти сама, — возразила Хилари с достоинством.

Том Дэбни как ни в чем не бывало взял короткий кривой нож с каминной полки и засунул его за пояс, натянул на тонкую тенниску Хилари один из своих свитеров и вывел нас в сверкающую ночь.

Девочка уставилась на нож, я тоже вопросительно подняла брови, Том объяснил:

— Для подлеска. Все змеи впали в спячку на зиму, а с аллигаторами я не связываюсь.

— А кстати, нуда это мы идем? — спросила я.

— К реке, — ответил Том. — Думаю, пришло время, чтобы вы обе познакомились с Биг Сильвер.

Двигаясь более бесшумно, чем я могла себе представить, в мягких мокасинах, в которые он переобулся перед выходом, он вышел с опушки и остановился у края деревьев, растущих вдоль Козьего ручья, чтобы подождать нас. Я обернулась к Хилари, а когда посмотрела обратно на опушку, Тома уже не было. Я глупо уставилась на край леса. Свет луны был почти таким же ярким, как дневной свет. Я должна была бы видеть Тома, но я его не видела…

Вдруг произошло легкое движение, как будто перестроились тени, и он вновь появился там, где я видела его до этого.

— Как вы это сделали? — изумилась Хил.

— Я наблюдал, как это делают олени. Вопрос движения: очень медленно, почти как при замедленной съемке на экране, как бы мысленно ставя ногу в следующий шаг. Ум сосредотачивается на лесе, деревьях, земле, и ты стараешься чувствовать себя их частью. Это не колдовство. Большинство хороших следопытов умеют так скрываться. А Скретч делает это лучше всех, кого я видел.

— А я могу научиться? — спросила Хилари.

— Думаю, что смогла бы, если бы сумела стать как бы мысленно вне себя и слиться с лесом. В один прекрасный день, мне кажется, тебе это удастся.

— А мама смогла бы?

— Да. Но я не знаю, захочет ли она.

Мы перешли ручей по крепкому бревенчатому мостику и направились на восток.

Как только мы сошли с опушки, огромные деревья сомкнулись над нашими головами как шатер. И если бы на деревьях была листва, то лунный свет вряд ли смог просочиться через него. Но теперь, когда большая часть листьев опала, свет пятнами ложился на землю, мягкую, как губка, так что, следуя по бесшумным стопам Тома Дэбни, и мы с дочкой могли продвигаться довольно легко. Подлеска было не много. Земля напоминала войлок из-за толстого слоя сырых листьев, но я чувствовала хруст бесчисленных желудей, а мокрая бледность мертвого папоротника-орляка касалась моих лодыжек.

Рядом со мной, держась за руку, решительно тащилась Хилари, глядя вокруг с сосредоточенным вниманием и интересом любопытного ребенка. Я гадала: боится ли она хоть немного? Но напряжения от страха в ее пальцах не чувствовалось. А вот по моей шее и рукам бегали мурашки от вида дикой чащи, от шуршания и плюхания каких-то животных, но я не ощущала настоящей тревоги. Мне казалось это странным. Никогда мне не было покойно в лесу. Впереди нас, не прерывая своего ровного мягкого шага, двигался Том Дэбни. Он тихо рассказывал:

— Болото Биг Сильвер не шире пяти миль в любой точке, но оно тянется на половину длины штата. Это часть наносной долины Миссисипи. Когда-то его площадь была двадцать четыре миллиона акров. Теперь — меньше пяти миллионов. Оно было засорено вырубками или высушено дренажом под поля соевых бобов, как вокруг Пэмбертона. Но то, что осталось, — один из самых старых лесов на земле. Некоторые животные и растения, такие, как тупело,[66] саламандры, аллигаторы, являются живыми ископаемыми. Они почти не изменились за миллион лет. А еще здесь, в глубине лесов, обитают несколько редчайших пород животных. Я видел кугуаров и красного волка, и я думаю, что однажды встретил редчайшую породу дятла. Хотя житейский опыт и подсказывает, что я не мог его видеть, но все же я больше чем уверен, что это был именно он. Вы не найдете в мире более диких лесов, чем леса вокруг реки Биг Сильвер. Хотя все быстро меняется.

Идя рядом со мной, Хилари спросила:

— А здесь есть какие-нибудь — ну, вы знаете — большие животные?

— Как что? Как тигры? — донесся до нас изумленный голос Тома.

— Я знаю, что здесь нет тигров. Я имела в виду медведей, — чопорно заявила Хил.

— Медведи не водятся на заливаемых площадях, — ответил Том. — Самый крупный зверь — рыжая рысь, да и то этих ребят не часто встретишь. Я видел всего четыре или пять за всю свою жизнь. И это случилось давно. Тогда еще был жив мой отец. Ты здесь наверняка увидишь оленей, серых лис, может быть, речную выдру, белок, болотных кроликов да еще около четырех миллионов родственников старика Эрла. И, конечно, гейторов, ну, аллигаторов. Да еще немного карликовых диких свиней. Но с этими голубчиками лучше не встречаться на узкой дорожке. Не бойся, ночью ты их не увидишь. Еще здесь обитает множество видов птиц, уток и гусей. Профессор Лонгстрит сказал мне, что более четырех миллионов лесных уток и двух миллионов крякв зимуют в наносных сырых землях. Мне кажется, лесные утки — самые красивые из крупных птиц, какие только живут в наших краях. Как-нибудь следующей осенью, когда они прилетят, я возьму тебя с собой, Хил, на озеро Пинчгат, чтобы полюбоваться на них. А еще есть дикие индейки — в День Благодарения ты ела как раз одну из них. Корольки с рубиновыми гребешками, золотые и пурпурные вьюрки, около миллиона певчих птиц…

— А здесь когда-нибудь были дикие лошади? — спросила девочка. — Вы знаете, такие, как на острове Камберленд?

— Никаких лошадей здесь не было. Предание гласит, что Ипполит, который был в некотором роде королем в священной роще в Древней Греции, был разорван лошадьми в своей колеснице. С тех пор лошади являются „персона нон грата" в глубине лесов. Поэтому здесь их нет. Ты не увидишь лошадей, пробирающихся среди деревьев, как белохвосты. И я не думаю, что это большая потеря для лесов.

— Вы не любите лошадей, правда? — спросила Хилари.

— Нет, — услышали мы голос Тома, — не особенно. Скорее даже нет.

Некоторое время мы шли молча. По мере приближения к реке маленькие высохшие заводи и круглые пруды, которые мы то и дело обходили, уступали место равнине, и лесной ковер под ногами стал более толстым и мягким.

Огромные, образующие арки деревья постепенно уступили место причудливым монолитным формам громадных водяных тупело и лысых кипарисов с огромными опорами и фантастически изогнутыми корнями. Тьма была здесь почти осязаема, густая и непроницаемая. Только случайные полосы серебряного сияния прорывались вниз, в неподвижную, густую черную воду, в которой стояли деревья.