— А что еще едят козы? — спросила Хил. — Едят они дикий чеснок?

— Никогда даже не притрагиваются, — усмехнулся Том. — Нет. Они едят много хорошего сена из люцерны, которую выращивает мой друг и советчик Риз Кармоди специально для них. Все они избалованные леди. А затем я — мы — делаем зерновую смесь сами. Можно покупать корм для коз, но мои дамочки, кажется, предпочитают наш собственный. Он содержит всевозможные полезные для них добавки. Мартин Лонгстрит разработал формулу состава, а Риз и Скретч добывают необходимые составляющие. Скретч приходит и кормит их вместо меня, если мне приходится уехать надолго. Эти барышни — совместное предприятие. Кормление коз — экзотическая и деликатная наука: то, что им нравится, не всегда бывает им полезно. Приходится думать о таких вещах, как азот, калий, кальций, кобальт, и им необходимо по крайней мере пять видов зерна в дополнение к хорошему сену из клевера, протеин, еще соль… и сорняки. Некоторые сорняки им очень полезны. Козы любят сорняки, но отдельные виды для них просто смертельны. Такие, например, как амарант. Плохо действует на них и изменение диеты: если радикально изменить то, к чему они привыкли, получишь больную козу. Да, надо думать об очень многом… Скретч любит давать им немного окопника и еще некоторые травы, которые даже не имеют названий. Он выращивает их сам или добывает на болоте. А у Мартина Лонгстрита есть грядка для трав, которые, как он говорит, ели козы античного мира.

— Господи, — произнесла я, — меня удивляет, что у вас остается время еще на какие-то занятия.

— Да, но мне кажется, козы — это очень важное занятие, — возразил Том. — Для меня очень много значит иметь коз на Козьем ручье. А раз собираешься чем-то заняться, то нужно делать все как следует. И, как я уже говорил, мне много помогают.

— Просто невероятное общество любителей коз, — заметила я.

— Совершенно верно. Но мои друзья интересуются всем. И находят время для тех занятий, которые их больше всего интересуют. Именно поэтому они мне нравятся. А козы — первоочередное дело для всех нас.

— Они практически королевской крови, — усмехнулась я, наблюдая, как козы зарываются мордашками в сено. Это были красивые животные: лоснящиеся, нежно окрашенные, с приятными умными мордами.

— Тоггенбургеры, — объяснил Том. — И в некотором роде действительно королевской крови. Самая старая порода, какая у нас есть. И дает намного больше молока, чем остальные. Эти барышни все вместе могут дать двенадцать тысяч фунтов молока в год, если захотят. Сейчас у меня дойная только Афродита, потому что другие недавно были спарены и не будут давать молока почти до весны, когда у них появятся козлята. Но одна Дита снабдит молоком и сыром меня и Мисси в течение всей зимы.

— Они все девочки? — подала голос Хилари. — А где же мальчики?

— Я их не держу в таком количестве, как девочек, — кратко ответил Том.

Я бросила на него взгляд. Том поймал его и указал на отдельное стойло в конце сарая, куда не достигал свет из люка. В голубой тени я увидела очертания массивной головы, просунувшейся между прутьями и спокойно жующей сено. Темные уши были направлены вперед, а великолепная борода волочилась по зерну.

— Вирбиус — „главный музыкант" года, — представил его Том. — Десятимесячный козел, один из лучших, каких я когда-либо видел. Обычно я держу двух, одного для поддержки, но когда появился старина Вирбиус, я понял, что явился еще один король, и поэтому оставил только его. Первый день рождения Вирбиуса еще не наступил, а у этого молодца уже все девочки, кроме одной, в интересном положении. Когда придет время окота, мы узнаем, что он на самом деле собой представляет.

— И он тоже умрет? — внезапно спросила Хилари.

— Вероятнее всего, нет. Он проживет долго. — Голос Тома звучал ровно.

Девочка не продолжала расспросы. Мы пошли обратно в дом; его окна светили, как маяк в сгущающихся сумерках. Маленькая козочка топала вслед за Хилари. Эрл поковылял в сторону в поисках Рэкуэл, ужина и сна.

— Оставайтесь на ужин, — предложил Том, — у меня есть овощной суп, кукурузный хлеб и пирог с хурмой, который прислала дочь Скретча. Она собрала плоды со старого дерева в верховьях Козьего ручья, которому больше ста пятидесяти лет. Очень немногие люди в мире ели пирог с хурмой. Я дам вам что-нибудь выпить, пока готовлю, Хилари может поспать, если хочет, — Том заметил смежающиеся ресницы девочки.

— Но нам уже пора возвращаться, — начала было я.

— Мама, пожалуйста, — настойчиво попросила Хил. — Я хочу видеть, как спит Мисси под меховым покрывалом.

— Да, пожалуйста, — подхватил Том. — Я хочу кое-что показать вам. После восхода луны. Я не задержу вас допоздна.

— Мы будем опять танцевать? — сонно спросила Хилари.

— Лучше. Мы будем маршировать.

— Мама…

Внезапно мой мятущийся дух почувствовал облегчение и сердце успокоилось. Я поняла, что должна ощущать моя дочка: простую, задерживающую дыхание радость от ожидания чудесного, того, что может произойти здесь, в этом владении волшебника.

— Ну хорошо, конечно, — согласилась я. — Вначале пирог с хурмой, а затем мы маршируем.

Мы уложили Хилари и козочку в мягкую постель, натянули на них развращающе красивое покрывало, понаблюдали, как козленок и ребенок покрутились и свернулись, засыпая, и пошли обратно в гостиную.

Том натянул через голову синий велюровый свитер с круглым воротом, убрал черные волосы с глаз и поставил запись оркестра под управлением Солти, исполняющего Бетховена. Зазвучала чистая и могучая музыка. Хозяин домина разжег огонь и принес мне шотландское виски, которое я попросила, а себе сделал сухой мартини со льдом.

Том дирижировал музыкой Бетховена, двигаясь вокруг большой кухонной плиты, помешивая и пробуя, разговаривая сам с собой. Или со мной? Я не знала, с кем именно.

— Эстрагон? Я думаю — да. И может быть, капельку лимонного и базиликового сока, и еще хорошую порцию шерри… Так, да-да-да-да!.. Господи, это прекрасно, это просто прекрасно! Представляете? Иметь все это в голове!

— Вы со мной разговариваете? — лениво спросила я, располагаясь перед камином, где Том поставил для меня одно из своих замасленных старых больших кресел, набрасывая на плечи мягкий, пахнущий вереском старый плащ, чтобы спрятаться от ночного холода.

— Да, с вами или с тем, кто будет слушать, или ни с кем. Это одна из привилегий одиночества — разговор с самим собой. Ужасно недооцененный метод терапии и верная преграда скуке. Никогда не знаешь, кто ответит… Ну вот. Это почти готово. Хотите разбудить Хилари или пусть спит?

— Пусть спит. Она не будет голодной, когда проснется. Этого никогда не бывает. Я дам ей что-нибудь по приезде домой, если она захочет. Последнее время на ужин она ест хлопья и молоко.

— А вы хорошая мать, не так ли, Диана? — произнес Том серьезно. — Может быть, вы трясетесь над Хил немного больше, чем надо, но вы действительно любите своего ребенка.

— Конечно, — сказала я с удивлением. — Разве не все матери таковы? Нет, конечно, было бы глупо так говорить, не все, разумеется. Но… да, я действительно люблю ее. Намного, намного больше, чем кого-либо на свете.

— Тогда вы рискуете оказаться с разбитым сердцем, — заявил он. Я посмотрела на Тома, желая понять, шутит ли он. Но Том не шутил. Его голубые глаза казались очень темными.

— Тогда так же рискует и всякий другой родитель, любящий свое дитя. Что вы такое говорите? Что, мне нужно стараться меньше ее любить?!

— Нет. Но у вас должно быть что-то еще, что бы вы любили так же или почти так же.

— Не могу представить себе, что смогла бы полюбить кого-то с такой же силой, как люблю Хилари, — натянуто произнесла я. Том приближался близко к слишком щекотливой теме.

— Я не сказал „кто-то", я сказал „что-то".

— Тогда что вы любите так же сильно, как своих мальчиков? Музыку, преподавание, что?

— Леса, — просто ответил Том. — Я люблю леса.

— Так сильно?

— Да.

Мы притихли и ели овощной суп, пирог с хурмой и пили резкое сухое вино. И суп, и пирог были на редкость вкусными — Том не обманул, я съела по две порции. К тому времени, как он сварил кофе в старом плюющемся аппарате и подал его мне у камина, наступила полная темнота, а ручей и лес начали бледнеть от света восходящей луны. Я повернула голову, чтобы посмотреть на ее след, тянущийся поперек черной воды Козьего ручья. Свет был столь же диким и волшебным, как и в ту, предыдущую ночь. Я подумала, что жить каждую ночь в ожидании этого магического света — ценность, просто недоступная воображению.