Я не ответила. Картер медленно продолжал:

— Надеюсь, что именно мы — Хил и я — ваша проблема.

— Картер, я подумаю об этом. Обещаю. А тем временем выясню, захочет ли Хилари поехать на экскурсию на завод. Только при условии, что вы отправитесь с нами.

— Только скажите когда. Я позвоню Фрэнку Милликэну в понедельник утром. Лучше всего начать с руководства.

Но Хилари была тверда как камень, отказываясь ехать на завод. И мы договорились отправиться в воскресенье только до ворот „Биг Сильвер".

— Как только ты увидишь, насколько все обычно вокруг, насколько обычны соседние поселения и городки, у тебя сложится более верное представление о заводе. И уж ничто не будет пугать тебя, — убеждала я дочку, — вот увидишь. Это просто территория, где люди работают так же, как и в других местах. И живут поблизости от своей работы. Возможно, он не больше завода Форда в Атланте. И туда не намного труднее попасть.

— Ну ладно, — произнесла Хил тихим, напряженным голосом. — Но я не собираюсь заходить внутрь и хочу, чтобы ты обещала мне, что даже не приостановишься у ворот завода.

— Обещаю, — вздохнула я. — И вовсе не собираюсь применять силу.

Мы выехали на следующее утро около одиннадцати, когда колокола церкви Святого Мартина пели среди теплых неподвижных лесов, а треск и грохот с площадок для поло приглушался влажностью воздуха. Небо было серым и низким, на западе к этому цвету добавлялся синеватый оттенок.

— Совсем летний день, — заметил Картер. — Наверно, нам предстоит прослушать несколько лягушачьих концертов до наступления прохладной погоды. Надеюсь, что скоро похолодает. К осени я готов уже давно.

Перед поездкой он играл в поло и был все еще одет в галифе и сапоги. Его голубая рубашка была чистой, а редеющие волосы сохраняли следы влажной расчески. Лоб и нос шелушились от загара, как и тогда, когда я познакомилась с ним, а голубые глаза ярко блестели на бронзовом лице. Картер выглядел солидным, уютным и тем не менее каким-то экзотичным. Не уверена, что смогу привыкнуть к повседневному ношению одежды для поло…

Мне было интересно, как будут выглядеть пэмбертонцы с западной стороны города глубокой зимой, когда поблекнет их загар. Я решила, что на этой стороне загар почему-то никогда не бледнеет. Могла бы поспорить, что меланома[54] также была запрещена в Старом Пэмбертоне. Для себя я решила непременно спросить об этом Картера. Даже ножа Хилари, которая была, как и у Криса, цвета светящегося бисквита, стала на лице и руках медовой от солнца. А я, смуглая чужестранка, наконец-то выглядела в соответствии со своим окружением.

Картер медленно вел „ягуар" через тоннели, образованные кронами дубов, по размеченным улицам города, затем пересек Пальметто, избегая направляющихся к церкви „мерседесов" и „ягуаров", и свернул направо, на шоссе № 35, которое вело на юго-запад к Таллахасси. Я никогда не была на этом шоссе, колледж находился в противоположном направлении, к северо-западу, на шоссе, ведущем к Атланте. До сего времени у меня не было необходимости посещать эти места.

Это была другая страна, другой мир. Два месяца назад она не показалась бы мне враждебной: Атланта окружена такими же мелкими предместьями, как слон пигмеями-охотниками с копьями. Но теперь, после нескольких недель жизни в историческом районе, этот мир так же раздражал, как чуждая культура. Мои глаза, привыкшие к мягкости, симметрии и великолепию, непроизвольно заморгали от грубости и примитивности увиденного.

— Я слишком долго находилась здесь. Еще недавно это ничуть не взволновало бы меня, а сейчас окружающее выглядит почти безобразным.

— А это и в самом деле безобразно, — отозвался Картер. — Хотя тут есть хорошие новые районы и дома такие же дорогие, как и на нашей стороне, но их отсюда не видно.

— По правде сказать, здесь не безобразно, а просто обыкновенно, — решила я. — Вы не понимаете, как вы избалованны, живя в Старом Пэмбертоне. И мы тоже.

— Нет, здесь слишком безобразно, — проговорила Хилари. — Я ненавижу все, что здесь есть.

В тоне дочери прозвучало что-то, что мне не понравилось, что-то сытое и самодовольное. Раньше я такого не слышала.

— Это нисколько не хуже, чем Бакхед, — заметила я. — А ты считала Бакхед самым красивым местом на земле.

— Нет, не считала. Я его ненавидела.

— Да… Ты сегодня просто полна ненависти, — твердо сказала я и замолчала.

Может быть, это лучше, чем нытье или страх? А может быть, нет… Я поговорю с ней дома. Я не собираюсь растить неоперившегося молодого сноба. Но в то же время мне не хотелось расстраивать дочь еще больше. Сегодня она проснулась с головной болью, была вялой и раздражительной и пыталась отговориться от поездки на завод. Я настояла на том, чтобы она поехала. Мне хотелось, чтобы она воочию убедилась, что на заводе со стороны духов угрозы быть не может. Когда она прогонит этот призрак, будет достаточно времени, чтобы заняться намного более коварной проблемой элитарности.

Шоссе вело через участок небольших каркасных домиков и бунгало из кирпича горчичного цвета, где во дворах, слишком затененных старыми корявыми деревьями, пыталась пробиться травка, а у обочин и на подъездных дорогах стояли старые автомобили.

Затем шоссе вырвалось в район Лью-Маус, скучное, выстроенное на скорую руку воплощение самого однообразия, которое постепенно разрушает великолепие и специфическую особенность Юга: дебри магазинов пищи быстрого приготовления, цепи торговых центров, районы магазинов уцененных товаров, мотели с пониженными ценами для коммивояжеров.

То, что было когда-то огромными участками сосновых лесов, превратилось теперь в безлесые равнины, на которых ряд за рядом стояли, как армия усталых вестготов, плохо построенные, претенциозные кондоминиумы. Спутниковые антенны и трансамериканские радары заняли место кустарников и садовой мебели. Над стоянкой для автомобилей рядом с баптистской церковью развевался лозунг: „Америка: полюби ее или покинь ее". Напротив церкви, у Детского центра развития „Счастливое детство", худая женщина в розовых бигуди и шортах, настолько оправдывающих свое название,[55] что были видны худые, печальные ягодицы, стегала гибким зеленым хлыстом из бирючины визжащего и извивающегося ребенка.

— Не все счастливы в „Счастливом детстве", — поморщившись, заметил Картер.

— Может быть, следует вмешаться, как вы думаете? — спросила я, вздрагивая при каждом ударе хлыста.

— Бог ты мой, нет, конечно, — ответил Картер. — На этой стороне такие методы не считаются жестоким обращением с ребенком, если его не охаживают толстенной доской.

Картер увидел мое лицо и извинился: — Простите, Энди, я не хотел быть болтливым.

— Ничего страшного. Но можете вы мне объяснить, почему здесь семь, нет — восемь автомобильных мастерских подряд на одной улице? Я видела на полумильном торговом ряду передачи, покрышки, обивку, разные запчасти, средства для мытья, полировку… И все это открыто в воскресенье.

— Автомобиль в Восточном Пэмбертоне, как лошадь в Западном, — засмеялся Картер. — Полутонные пикапы, фургоны, машины с четырьмя ведущими колесами, крытые грузовики, не говоря о мотоциклах и всевозможных велосипедах для грунтовых и асфальтовых дорог.

— А ездит ли кто-нибудь на обычных автомобилях?

— Нет, если в нем нельзя спать.

— А зачем им спать в машине?

— Во время охоты, — объяснил Картер. — Большинство здешних жителей не имеют доступа в такие места, как „Королевский дуб". Поэтому они отправляются очень далеко в глубь лесов и не хотят возвращаться домой ночевать, тем более если пьют и рассказывают небылицы всю ночь. Они просто спят в своих грузовичках и фургонах, а также привозят в них добытую дичь.

— А где они питаются, принимают ванну и ходят в туалет? — спросила Хилари.

— Продовольствие от „Макдональдса" они привозят с собой, в туалет ходят в лесу, а ванны вообще не принимают, — улыбнулся девочке Картер. — Ты, наверно, не очень-то захочешь оказаться с подветренной стороны у такой компании, возвращающейся с охоты домой. От такого аромата и окаменеть недолго.