Снова негромко клацнул выключатель. В шлемофоне монотонно бормотал полусонный голос дежурного связиста: «Сорок два тридцать пятый, отвечай Сорок два полста первому!» Ага, значит, генерал все-таки выдохся. Или решил заняться более важными делами. Ну-ну, удачи. А мы уж тут постараемся, чтобы о нас не забывали. Если и не будем стараться – все равно не забудут. Не смогут. Уж это за свою недолгую по офицерским меркам службу Мудрецкий усвоил крепко. Во-первых, прервать долго готовившийся втык...

Это с чем хотите, с тем и сравнивайте – мало не покажется. Алкоголик, которому с похмелья дали разок нюхнуть и отобрали бутылку. Наркоман, у которого уже ломка начинается, вот он, родимый, достал себе дозу – и тут его прихватывают и обыскивают менты. Робинзон, после пары лет одиночества обнаруживший на своем острове очаровательную смуглую Пятницу – и в этот момент его все-таки выслеживает верная супруга – страшная, как Простаков в противогазе... В общем, начальство, которому так нагло не дали выполнить свои обязанности по раздаче фитилей подчиненным, чувствует себя очень и очень плохо. И щедро делится таким состоянием со всеми, кто окажется под рукой. И уж чего приходится ожидать ускользнувшей жертве, когда до нее все-таки доберутся – про то и само начальство не всегда знает!

Во-вторых, в детстве мальчик Юра очень любил всяческие приключения. Но они происходили почему-то только в книжках, в жизни все как-то не получалось их встретить. А мальчик мечтал о чем-нибудь этаком – необычном и геройском...

Вот и сбываются мечты. Вырос мальчик, и приключения ему ответили взаимностью – теперь они его ищут. Причем очень успешно, да так, что хочется немножко поскучать. Ан нет, не дождешься! Они уже идут, встречайте! Остается только приготовиться. Для этого, например, нужно все-таки связаться с комендантом.

Мудрецкий движением пальца заставил замолчать штабного радиста и включил частоту, на которой переговаривались соседи-»вэвэшники».

– Сорок два тридцать пять – Триста шестьдесят шестому, отвечайте, прием.

И тишина была ему ответом.

– Триста шестьдесят шестой, я Сорок два тридцать пять, вы меня слышите? Спишь, Триста шестьдесят шестой? Прием!

Только потрескивает что-то, да вдалеке яростно ругают ржавые столбы.

– Триста шестьдесят шесть, Триста шестьдесят шесть, отвечай Сорок два тридцать пятому! Блин, я сейчас тут Хиросиму кому-то устрою! А ну-ка, прием!

– Сорок два тридцать пять, я Триста шестьдесят шестой, слышу тебя. – Голос старлея Чиркова был не то что усталым – выжатым как лимон. Причем лимон, попавший на бетонной дороге под гусеницы танковой колонны. – Пока нет возможности. Никакой возможности нет. Как понял? Прием!

– Понял, понял. Тут до меня все-таки наш Полста первый докричался, так говорит, родня нашего знакомого претензии предъявила. Того знакомого, что на дембель проводили. Понял, о ком речь? Прием!

– Вас понял, Тридцать пятый. – Состояние коменданта нуждалось в уточнении. Похоже, лимон еще и высохнуть успел, но не стал от этого менее кислым. – У вас все? – В наушниках что-то захрипело, щелкнуло, и старлей все так же сухо продолжил: – Есть возможность выполнить вашу просьбу, если вы подъедете лично. Вы меня хорошо поняли? Прием!

– Да ты что, Шестьдесят шестой, кирпич на каску поймал?! – изумился Мудрецкий. – На чем я к тебе подъеду? На той «Ниве», что на берегу валяется? Или прикажешь прямо на «бээрдээме» ехать, со всем ее нынешним апгрейдом и тюнингом?

После щелчка Юрию пришлось вслушиваться в атмосферные шумы минуты три, пока наконец Чирков не отозвался – точно покойник из-под заколоченной крышки:

– Сорок два тридцать пять, к вам приедет представитель местной администрации, будете с ним вести переговоры по интересующей вас проблеме. Возможно, потребуется ваше присутствие в комендатуре. Повторяю – ваше личное присутствие в комендатуре. Как поняли меня, Сорок два тридцать пять? Прием.

– Да ты что вообще?.. – Мудрецкий просто задохнулся от такого официального тона. Вконец обурел старлей – так говорит, словно в Министерство обороны на большой ковер вызывает. А может, и повестку вручает. К следователю явиться. Даже, скорее, ордер на арест – им, «внутренним», это ближе. Да что там вообще за дела творятся, в этом Хохол-Юрте? Не-ет, надо и в самом деле наведаться, напомнить о себе. Или... или, может, там и правда сидит сейчас какой-нибудь особист? Например, местные решили, что проще постучать куда следует, избавиться от соседа-химика и при этом ничего ему не отдавать? Да запросто! А у Чиркова самого рыльце не то что в пушку – густым мехом поросло, вот он и сидит с особистом, не рыпается. Только и осталось, что обращаться строго по уставу, чего он с самого приезда спецгруппы не делал... И на том спасибо, значит. – Вас понял, Триста тридцать шестой. Если обстановка позволит – приеду, если нет – пришлю кого-нибудь для переговоров. Все, конец связи.

– Связи конец, – с явным облегчением подтвердил комендант. Даже вздох послышался.

Мудрецкий выскочил из «бээрдээмы», не касаясь брони. Сбитый воздушной волной Валетов шлепнулся на свежую, только что любовно положенную краску, повертел головой, хотел что-то сказать, но сглотнул все, что было на языке. Глаза у лейтенанта были бешеные. Красные. И вращались в разные стороны.

– Н-ну хорошо, я тоже добрый... Я тоже могу по уставу, да еще и по обстановке, – прошипел кому-то взводный. Хватнул воздух ртом, как карась на берегу, и завопил: – Взво-о-од, тр-ревога-а!!! По местам!!!

Валетов дернулся, попробовал встать – краска не пустила.

Повернулся, чтобы посмотреть на место происшествия и оценить возможности самостоятельного спасения, и неожиданно почувствовал, что отрывается от краски. И от брони. И вообще взлетает в воздух. Раздался отчетливый двойной треск – штанов и воротника. Фрол обернулся, но вместо закономерно ожидаемого приятеля Лехи увидел все те же бешеные глаза Мудрецкого.

– Расселся, понимаешь! – зарычал лейтенант. – Не слышал, что ли – тревога! Бросай кисточку, хватай автомат... Не, лучше ныряй вниз, к пулемету. Резинкин, куда понесло? – рявкнул Мудрецкий, даже не поворачивая голову к карабкающемуся по лестнице ефрейтору. – В машину, блин! Простаков, рации! «Сто пятьдесят седьмые»! Одну мне, одну себе – и к воротам, быстро! Не высовываться! Никому не высовываться, только чтоб стволы торчали! Кисляк, «шишигу» в ворота, живо! Шины не спускай, понял?! Оставишь ей колеса! Не шуршим, духи, топчем, топчем! Не слышу грохота! Бутсами, бутсами работаем! Все-ех на фиг у-убью-у-у!!! И скажу, что и не было таких!

Двор затопотал, залязгал металлом, пофыркал моторами и затих. Только слышно было, как в греющейся на солнышке травке стрекочут не то кузнечики, не то цикады, не то сверчки – кто тут может стрекотать почти что осенью, Мудрецкий не знал, а солдаты – тем более. Еще поодаль, за дамбой, лениво ворочался Терек. И еще где-то на лесной дороге урчал мотор легковушки – похоже, ехал обещанный представитель местной администрации.

Представителей оказалось сразу двое – молодой, за рулем, и постарше, рядом с шофером. Оба худые, оба заросшие почти до бровей черной, чуть курчавой бородой. Оба в каких-то странных, непривычных для российского армейского глаза камуфляжках. Младший остался в машине, затормозившей на почтительном расстоянии от ощетинившихся железом развалин – точно такой же белой «Ниве», как и у Вохи. Точнее, какая была у Вохи, а впоследствии неплохо пропахала минное поле. Старший вышел, потянул было из салона «калашников», но потом передумал и оставил автомат на сиденье. Пошел к воротам, остановился после первого окрика часового, миролюбиво и предусмотрительно приподнял чуть разведенные в стороны руки.

– Мне нужен лейтенант Мудрецкий, командир взвода, – почти чисто, с еле-еле заметным гортанным произношением обратился посланец местной администрации к бойницам караульной будки.

– Занят командир, – сообщила караулка голосом Лехи Простакова. – Видите, у нас боевая тревога. А зачем он вам?