— Вы полагаете, — быстро перебил его адмирал, — что японцы из-за Ляотешаня будут в состоянии безнаказанно обстреливать нашу эскадру на внутреннем и внешнем рейде?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Черт возьми! Нужно тогда сегодня же подумать об организации на вершине Ляотешаня наблюдательного пункта с надежной связью по семафору или еще лучше по телефону. Я так понимаю: если японцы смогут палить в нас из-за Ляотешаня этим самым перекидным огнем, то и мы можем палить в них с рейдов таким же образом. Не так ли?

— Совершенно верно.

— Так вот, полковник, я и попрошу вас заняться организацией этого дела немедленно.

«Баян» и «Новик» приблизились к «Белому Волку», начался Тигровый полуостров.

Японская эскадра продолжала двигаться к Порт-Артуру. Береговые батареи открыли по ней огонь. Сделав несколько ответных выстрелов и послав в «Баян» и «Новик» прощальные снаряды, эскадра отвернула и скрылась за Ляотешанем.

«Новик», войдя на внутренний рейд, направился непосредственно к причалу у Адмиральской пристани. Этот легкий трехтрубный красавец шел под флагом командующего эскадрой, сбавив свой быстрый ход, равного которому на Тихом океане не имел ни один корабль. О том, что на этом небольшом крейсере, вывести который из строя мог один шестидюймовый снаряд, Макаров лично ходил отбивать от врага «Стерегущего», знал уже весь Порт-Артур. Возвращение на «Новике» стало триумфом адмирала — не только со стороны эскадры, прекрасно понимавшей, на что шел ее командующий, какой опасности он подвергал себя, — весь гарнизон береговых фортов и батарей высыпал на брустверы. Население толпилось на Набережной, чтобы видеть и приветствовать Макарова.

Верещагин спешно зарисовывал отдельные сцены и лица. С чувством собственного достоинства застыл на палубе «Пересвета» седоусый боцман, стоя навытяжку с рукою у козырька; понимание и полное одобрение светились в его глазах. Размахивая фуражками, рукоплескали и возбужденно кричали что-то восторженное молодые офицеры: морские, артиллерийские, стрелковые. Во всю мощь своих богатырских легких гремели несмолкающим, переливчатым «ура-а» матросы, солдаты, толпа на берегу.

Неожиданно раздался звук взрыва. Невдалеке от «Новика» бултыхнулся в воду снаряд. Следующий разорвался за Набережной. Бывшая там толпа бросилась врассыпную с возгласами ужаса.

— Откуда это стреляют? — встревоженно спросил Эссен. — Я вижу против Артура только два японских крейсера. Но они стоят спокойно и только что-то сигнализируют.

— Японцы стреляют из-за Ляотешаня перекидным огнем, — спокойно сказал Макаров. — Александр Петрович прав: неприятель превращает немецкую теорию в японскую практику.

Грохот канонады из-за Ляотешаня все нарастал. Снаряды падали в порту, рвались в воде. Несколько из них легли около «Пересвета», «Ретвизана» и «Петропавловска».

Адмирал немедленно отправился на «Петропавловск». Около «Ретвизана» его обдало водой от близкого взрыва, у самого «Петропавловска» его накрыло второй волной. Адмирал поднялся на шканцы, словно не замечая, что вода течет с него ручьем, принял рапорт командира, капитана первого ранга Яковлева, вахтенного начальника, поздоровался с офицерами и прошел по фронту команды.

С кораблей понеслись звуки боевой тревоги. Корабли приготовились к принятию боя, стоя на якоре. Но сражаться было не с кем: противник, прикрывавшийся массивами Ляотешаня, был невидим. Его броненосцы «Хацусе», «Шикишима» и «Яшима» стреляли по внутреннему рейду и городу из своих двенадцатидюймовых орудий.

Огонь их корректировали крейсеры, находившиеся в море против входа в гавань. И броненосцы и крейсеры были вне досягаемости крепостной и корабельной артиллерии. Между тем на «Ретвизане» и «Аскольде» появились уже убитые и раненые.

— Хорошенькое дело, — раздраженно сказал адмирал Агапееву. — В море выйти нельзя — отливы. Стрелять нельзя — не видно. В молчании крепости и флота для нас много унизительного. Но эти унижения особенно оскорбительны тем, что мы сами уготовили их себе. Значит, вы завтра же, а еще лучше, если сегодня, займетесь наблюдательным пунктом на Ляотешане, а пока что давайте прятать наши корабли за Золотой горой и Тигровым полуостровом.

По распоряжению адмирала корабли ушли со своих стоянок под укрытие береговых скал. Теперь японцы вели стрельбу вслепую, наугад. Снаряды падали на пустом месте.

Обстреляв рейд, японцы перенесли огонь на город. В Старом и Новом городе стали вздыматься огромнейшие столбы песка и дыма. В бинокль было видно, как загорелись два-три деревянных дома и рухнуло несколько каменных зданий.

— В морское управление палит, — сказал на «Петропавловске» один сигнальщик.

— Нет, зачем… В Русско-Китайский банк, — возразил другой.

— Ну, в банк ничего. Там самые расподлющие люди засели. От них вся буза и в Японии и у нас. Ворюги!

Подпоручик Алгасов в фуражке и пальто, при шашке и револьвере, расхаживал по казарме злой и раздраженный. Японская бомбардировка прекратилась, неприятельская эскадра исчезла из виду, назначенный час блинов у Франков давно прошел, а вызванная в ружье его рота продолжала бесцельно томиться в казарме, сидя в фуражках и шинелях, с подсумками у поясов и с винтовками в руках.

Рука офицера машинально играла темляком шашки, и солдаты, неподвижно сидевшие на койках, сонно смотрели, как между его пальцами моталась серебряная кисть на черном ремешке, простроченном стежками серебряной нитки.

Подпоручик думал, как уютно сейчас в столовой Франков. Его, конечно, уже перестали ждать, и воспользовавшийся его отсутствием Кудревич, наверное, уселся рядом с Лелечкой.

— Пожалуйста, пожалуйста, — прошептал Алгасов, чувствуя приступ ревности, и кисть темляка еще сильнее замоталась в его руке. — Как только выберусь из этой дурацкой казармы, отправлюсь к Франкам и назло всем буду весь вечер ухаживать за Инночкой Франк. А вы любезничайте себе, сколько хотите, со своим балетных дел мастером, лучшим вальсёром Порт-Артура, — с разгорающейся злобой передразнил он кого-то.

Но злиться надоело, и подпоручик принялся перебирать в памяти свои встречи с Лелечкой. Сколько незабываемых чистых мгновений дала она ему, в особенности когда подпоручик находился в Дальнем. Он даже зажмурился — так ярко и свежо встало перед ним воспоминание о том августовском дне, который он провел с Лелечкой. Вечерело, когда они отправились к морю немного пройтись. Порывистый ветер развел в бухте Виктория довольно сильную волну. Брызги воды долетали до камней, на которые Лелечка собиралась сесть. Она так и не решилась на это, с сомнением осматривая каждый камень, мокрый от воды. Так и не присев, они дошли до берега. Чуть отступая от него, тянулась гряда камней — естественная небольшая плотина, в которую со стороны моря били волны. Их огромные зеленоватые гребни закипали далеко в море, откуда невидимое крыло ветра размашисто гнало их к берегу. Не достигнув его в этом месте, они разбивались о плотину в водяную пыль, падали вниз белой накипью и, усмиренные, отступали назад в море. Зато с другой стороны плотины — между нею и береговой галькой — прозрачная вода лежала тихо, как застывший пруд.

Вдоль берега, неуклюже валясь с борта на борт, медленно шел китайский сампан. Его грязный коричневый парус был так наполнен ветром, что мачта гнулась, как молодое деревце, и, казалось, вот-вот разлетится в куски. А справа от сампана, обгоняя его и неся на носу белопенный бурун, ходко мчал со стороны Бицзыво изящный миноносец, густо дымя из всех своих четырех труб.

— «Стерегущий», — зоркими глазами прочел подпоручик название военного корабля.

— Счастливые люди моряки, — мечтательно произнесла Лелечка. — Каждый день у них что-нибудь новое. Как я жалею, что не могу стать моряком! Я завидую даже китайцам, плывущим на этом сампане. Когда я смотрю на море, мне хочется переплыть его или еще лучше — перелететь, чтобы взглянуть с высоты, что делается на белом свете, чем живут люди в других краях. Я выбрала бы все, что есть лучшего, сравнила, примерила и построила себе собственный кодекс жизни. Морякам это легко сделать, а мне невозможно. Верь тому, что читаешь. А ведь я по натуре Фома неверующий, и до всего мне требуется прикоснуться собственными руками. Я знаю, что счастье есть на земле, но не пойму, где оно, — серьезно закончила она свою краткую исповедь.