Ямазаки Хирота удовлетворенно кивнул головой и принялся деловито осматривать «Стерегущего».

У машинного отделения пришлось задержаться из-за запертого наглухо входа. Барон приказал открыть, но унтер-офицер доложил, что сделать это невозможно, так как дверь задраена изнутри.

— Тогда открывать не надо, — снисходительно бросил Ямазаки. — Мы прибуксируем тех, кто там сидит, в Сасебо вместе с трофейным кораблем. Поставьте у входа часового, чтобы из отделения никто не выскочил.

Присев на разрушенный трап командирского мостика, барон принялся за составление акта.

«Констатирую, — писал он в своем блокноте, — точное попадание наших снарядов, число которых определить невозможно. Палубы полуразрушены; с обоих бортов снаружи следы попаданий больших и малых снарядов. На стволе погонного орудия след нашего снаряда крупного калибра. Близ орудия трупы мичмана и комендора с оторванной правой ногой. Мостик разбит в куски. Вся передняя часть миноносца в полном разрушении с разбросанными осколками различных предметов. В пространстве до передней трубы около двадцати обезображенных трупов. В их числе бородатый офицер, должно быть командир: на шее бинокль. В средней части миноносца с правого борта одно 47-миллиметровое орудие сброшено со станины, исковеркана палуба. Число попавших снарядов в кожухи трубы очень велико. Имеются следы большого пожара. Жилая палуба, носовая кочегарка, камбуз разбиты и полны водой…»

Ямазаки Хирота озабоченно потер карандашом переносицу: что бы еще написать, дабы оттенить грандиозность одержанной победы?

Блокнот он держал перед собою. Высоко в небе появилась с северо-запада тучка. Легкой тенью проскользнула она над блокнотом, словно читая, что там написано, потом рассыпалась мелкими каплями и поспешно умчалась, точно испугавшись того, что увидела на «Стерегущем».

Сильно подул внезапно взвихренный ветер; неожиданная волна наклонила «Стерегущего», поколыхала на своем гребне.

— Черт возьми, — сердито промолвил барон, — я нахожу в конце концов, что мы слишком дорого заплатили за эту продырявленную жестянку, которая и в трофеи-то попала к нам по какому-то недоразумению.

«Сазанами» подошел совсем близко, с него стали заводить стальной трос. Шурша, он полз по палубе «Стерегущего».

Продолжая перебрасываться незначительными репликами, Ямазаки Хирота и Кондо Цунемацу смотрели, как возятся с тросом матросы.

— Прочный, кажется, — пошутил Кондо, кладя руку на стальной трос, уже натянувшийся между «Сазанами» и «Стерегущим». И через несколько секунд тревожно вскрикнул: — Что?.. Что такое?..

— Хэ! Да мы тонем! — растерянно ответил барон, внезапно ощущая, как палуба «Стерегущего» уходит у него из-под ног.

— Бросать «Стерегущего», садиться по шлюпкам! — заорал Кондо, видя, как веселая зеленая вода в белых бурунных завитках покрывает палубу русского миноносца.

По пояс в воде, придерживаясь за переброшенный с «Сазанами» трос, японцы расползлись по своим шлюпкам и расселись в них, как мокрые нахохлившиеся куры.

— Безумцы со «Стерегущего», кажется, открыли кингстоны, — сказал командир «Сазанами», усаживаясь рядом с бароном. — Они умерли в воде. Какая почетная смерть для моряка! Я хотел бы так умереть.

— Ну, нет, — зло отозвался Ямазаки Хирота, выжимая руками воду из своих брюк. — Я бы не хотел. В воде холодно и, кроме того, мокро. Два обстоятельства, которых я не переношу.

К месту, где тонул «Стерегущий», подтягивались корабли японской флотилии. Тысячи человеческих глаз глядели, как с палубы «Стерегущего» всплывали кверху тела его защитников. Они, покачиваясь, держались на воде несколько мгновений; потом их одежда пропитывалась насквозь водой, стремительно увлекавшей их в глубь моря.

Вот показался русобородый лейтенант с биноклем на шее. Пока он опускался в свою подводную могилу, волна ласково поиграла прядью его волос и бородою и солнце скользнуло по нему величавым своим оком.

Упруго оторвался от палубы мичман. Он всплыл затылком кверху, и лицо его было спрятано в воде. Казалось, он всматривался во что-то, открывшееся ему там, на дне моря. Мичман задержался на волнах дольше, чем другие. Он тонул медленно, словно манило его побыть еще здесь, на верху морских просторов.

«Сазанами», бурля воду бешено вертящимися винтами, двигался рывками, дергая то напрягавшийся, то слабевший трос, еще привязывавший покинутого своими защитниками мертвого «Стерегущего» к живому миру. С каждым рывком «Сазанами» качалась сбитая стеньга и трепетал, распластываясь по ветру, флаг «Стерегущего», навечно прибитый к его мачте.

Внезапно по всей японской флотилии понеслись крики беспокойства, оторопи, даже ужаса. Забыв воинскую субординацию, один из боцманов поднес к лицу мегафон и неистово заорал:

— Руби трос! Самый полный вперед!

«Стерегущий» быстро тонул. Его палуба уже скрылась под водой, над нею вертелся водоворот. Корпус миноносца, до отказа наполненный водой, кренил «Сазанами» и тащил его за собою в морскую пучину. «Сазанами» уже черпал воду бортом. Растерянные инженер-механик и вахтенный начальник бегали по палубе, размахивая руками. Кондо Цунемацу вместе с матросами бешено рубили трос, стараясь не задеть друг друга в месиве сгрудившихся на корме тел. Наконец раскромсанный абордажными топорами трос лопнул. Путы, насильно соединявшие «Стерегущего» и «Сазанами», были разрублены. «Сазанами» выпрямился под крики «банзай».

«Стерегущий», взмахнув флагом, качнулся на волнах и быстро скрылся в глубине моря…

С борта «Сазанами» вместе с японцами за уходящим в морскую пучину «Стерегущим» следил со слезами на глазах и его бывший защитник, трюмный машинист Василий Новиков. Выскочив из машинного отделения, чтобы проститься с тяжело раненным Осининым и напоследок шепнуть ему, что «Стерегущего» врагу не сдадут, что кингстоны уже открыты, Новиков был окружен японцами, пытавшимися захватить его в плен по приказу офицера. Тогда машинист, собрав последние силы, рванулся от врагов к борту и прыгнул в море. Когда пришел в чувство, то оказалось, что он уже находится на неприятельском корабле. Около него стоял японец в очках и, дружелюбно улыбаясь, совал ему под нос какую-то склянку с пахучей жидкостью.

Минуты через две Новиков встал с циновки, на которой лежал, и, оглядевшись, увидел тут же, в каюте, кочегара Хиринского, завернутого в теплые одеяла. Кочегар был без сознания, все тело его сотрясалось от сильной дрожи, изо рта проступала пена.

Японец в очках, пробормотав что-то на своем языке, тревожно прислушался к шуму и крикам, доносившимся с кормы миноносца и быстро вышел, оставив открытой дверь. Новиков, еще не вполне сознавая, где он находится, вышел тоже.

На баке, недалеко от фок-мачты, он вдруг заметил Алексея Осинина, сидевшего около распростертого на циновке раненого моряка: это был минный машинист Юрьев; перебитые ноги его были уже перевязаны японцами, голова закутана марлей.

Новиков и Осинин радостно вскрикнули, увидев друг друга, обнялись и, не сдержавшись, заплакали, вспомнив о погибших товарищах.

С кормы в это время донесся ликующий крик «банзай». Многоголосый крик этот ударил по сердцу Новикова острой болью. Трюмный машинист понял все. Он бросился на корму к галдящей толпе японцев и застыл как окаменелый: «Стерегущий» погружался в свою морскую могилу…

Мимо русского моряка, даже не взглянув на него, быстро прошел к своей каюте командир «Сазанами». Здесь он вынул из шкафчика «Справочник русского военного флота», изданный в Токио морским штабом, и отыскал под буквою «С» нужное: