Никто не пошевелился. Зыбкий свет лампы ласкал гладкие очертания девичьих бедер и ягодиц. Наконец она нагнулась и подобрала платье. Исполнившись решимости, широко раскрыв глаза, Тирон выбрался из-за моей спины и помог ей одеться. Руф усердно смотрел в сторону.

— Хорошо, — нарушил я наконец молчание. — Мне кажется, что сам хозяин дома позволил нам подняться наверх. Готовы?

Глава двадцать пятая

Дверь, за которой исчез Хрисогон, вела в короткий коридор. Слева узкий проход заворачивал на шумную кухню, где вовсю кипела работа. Полог, которым был прикрыт поворот направо, куда только что свернул Хрисогон, все еще колыхался. Девушка подвела нас к двери в конце коридора, за которой мы обнаружили винтовую лестницу с каменными ступеньками.

— Есть и другая лестница; она ведет в зал, где пирует хозяин, — шепнула она. — Очень пышная, из прекрасного мрамора, со статуей Венеры в центре. А по этой ходят рабы. Если на кого-нибудь наткнемся, просто не обращайте на них внимания, пусть они даже посмотрят на нас с недоумением. А еще лучше, как следует меня ущипните, чтобы я завизжала, и притворитесь пьяными. Они решат, что дела плохи, и тогда оставят нас в покое.

Но на ступеньках мы не встретили никого; пусто было и в коридоре наверху. Где-то внизу глухо гудели флейты и пели лиры, то и дело до нас доносился взрыв аплодисментов или смеха, которыми, по всей видимости, поощрялось искусство Сорекса, но на верхнем этаже было сумрачно и тихо. Пышно украшенная прихожая была весьма широка; в нее выходили просторные комнаты с высокими потолками, обставленные с еще большей роскошью. Казалось, что все поверхности покрыты коврами, драпировками, инкрустациями и картинами. Куда ни падал взгляд, всюду буйствовали краски, ткани и формы.

— Какая безвкусица! — заметил Руф с истинно аристократическим презрением. Цицерон, пожалуй бы, с ним согласился, но впечатление безвкусицы оставляла не сама обстановка, а то, что она была так явно выставлена на показ. Больше всего я был поражен тем постоянством вкуса, с каким Хрисогон приобретал только лучшие и самые дорогие произведения искусства и ремесленные изделия: украшенное чеканкой серебро, делосские и коринфские бронзовые сосуды, вышитые одеяла, ворсовые ковры с Востока, покрытые изящной резьбой, инкрустированные перламутром и лазуритом столы и кресла, затейливые и яркие мозаики, превосходные мраморные статуи и легендарные картины. Вне всяких сомнений, все эти творения принадлежали прежде жертвам проскрипций; в ином случае для того, чтобы собрать столько выдающихся и разнородных предметов, не хватило бы и целой жизни. И все же никто не сказал бы, что Хрисогон грабил несчастных вслепую. Пусть другие забирают мякину; себе он отбирал только лучшее; у него был наметанный глаз раба, некогда принадлежавшего богачу и мечтавшего о свободе и роскоши. Я был рад, что с нами нет Цицерона: зрелище награбленного великолепия, которым окружил себя вольноотпущенник Суллы, доконало бы его и без того слабый кишечник.

Коридор сузился. Комнаты становились все менее броскими. Девушка подняла тяжелый полог, позволяя нам пройти под ним; полог опустился, и доносившиеся снизу звуки остались позади. Переменилась и обстановка: мы вдруг снова оказались в доме со скромно оштукатуренными стенами и закопченными потолками. Здесь находились служебные комнаты: хранилища, кельи рабов, мастерские, но даже здесь высились груды трофеев. По углам стояли корзины, куда были свалены бронзовые сосуды, к стенам, точно дремлющие стражи, притулились скатанные ковры; кресла и столы были обернуты тяжелой тканью и поставлены друг на друга, касаясь в некоторых местах потолка.

Девушка прокралась через лабиринт, вороватым взглядом посмотрела вокруг, затем жестом показала нам следовать за ней. И отогнула занавеску.

— Что ты делаешь наверху? — спросил ее раздраженный голос. — Или сегодня не было вечеринки?

— Ох, оставь ее в покое, — отвечал другой, шамкая набитым ртом. — Только потому, что Ауфилия приносит мне добавку и воротит нос от твоей безобразной рожи… но кто это?

— Не нужно, — сказал я. — Не вставайте. Сидите на месте. Сначала доешьте.

Двое рабов сидели на жестком полу и при скудном свете лампы ели капусту и ячмень из растрескавшейся глиняной посуды. Стены узкой комнатки были голыми; тусклое пламя превращало щели в пещеры и отбрасывало их согбенные тени на потолок. Я стоял в проходе. Тирон придвинулся сзади ко мне, глядя через мое плечо. Руф оставался снаружи.

Тощий брюзга фыркнул и хмуро посмотрел на еду.

— Как хочешь, Ауфилия, а эта комната слишком мала. Может, ты подыщешь себе пустую комнатку с большой кроватью, на которой вы поместились бы втроем.

— Феликс! — шикнул на него второй, толкнув приятеля в бок своим пухлым локтем, а другим показывая на меня. Феликс поднял глаза и побледнел, заметив кольцо на моем пальце. Он принял нас троих за рабов, которые подыскивают место, где поразвлечься.

— Прости меня, гражданин, — прошептал он, склонив голову. Они замолчали, ожидая, когда заговорю я. Только что передо мной сидели два человека: один — тощий и раздражительный, другой — упитанный и добродушный, с раскрасневшимися от еды лицами; только что они весело препирались с девушкой. В один миг они поникли и осунулись: лица их превратились в тупую маску, которую носит каждый раб всякого жестокого господина.

— Посмотрите на меня, — приказал я. — Посмотрите на меня! И если вы не собираетесь доедать, тогда отставьте чашки и встаньте, чтобы я видел ваши глаза. У нас мало времени.

— Он вытащил нож прежде, чем мы успели заметить, — говорил Феликс. — Быстрее молнии.

— Да, да, буквально быстрее молнии! — Хрест стоял рядом с ним, нервно растирая свои пухлые руки, переводя взгляд то на меня, то на товарища.

Стоило разъяснить, кто я и чего хочу, как они изъявили горячее желание говорить. Задумчивый Тирон тихо стоял рядом со мной. Я отправил Руфа в ближнюю комнату по главному коридору, чтобы он заворачивал назад любых заплутавших гостей. Вместе с ним я отправил девушку; она служила лучшим оправданием, почему он замешкался наверху, и, кроме того, не было смысла впутывать ее еще больше или открывать ей действительную причину нашего появления.

— Мы никак не могли помочь хозяину. Они сшибли нас с ног, повалили на землю, — сказал Феликс. — Сильные мужики, здоровые, как кони.

— И еще от них воняло чесноком, — добавил Хрест. — Они убили бы нас, если бы Магн их не остановил.

— Так ты уверен, что это был Магн?

— О, да, — содрогнулся Феликс. — Я не видел его лица, об этом он позаботился. Но я слышал его голос.

— И хозяин называл его по имени, вспомни, как раз перед тем, как Магн пырнул его в первый раз, — сказал Хрест. — «Магн, Магн, будь ты проклят!» Тонким таким голоском. Он мне до сих пор снится.

Феликс поджал губы.

— Ах, да, ты прав. Я и забыл об этом.

— А двое других? — спросил я.

Они дружно пожали плечами.

— Одним из них вполне мог оказаться Маллий Главкия, хотя в этом я не уверен, — сказал Феликс. — Я помню второго, с бородой.

— Борода рыжая?

— Может быть. Трудно было рассмотреть при таком свете. Он был крупнее Главкии, и от него несло чесноком.

— Рыжебородый, — пробормотал я. — И как случилось, что Магн не позволил им вас убить?

— Он запретил им. «Остановитесь, дураки!», — прорычал Хрест, словно играя роль. — «Это ценные рабы. Только троньте их, и я вычту из вашего заработка!» Он назвал нас ценными — и посмотри, чем мы кончили: смазываем сандалии и натираем до блеска ночные горшки Господина Златорожденного.

— Но все-таки вы чего-то стоите, — заметил я. — Как будто Магн рассчитывал унаследовать вас сам.

— О да, — кивнул Феликс. — Наверняка это входило в замыслы Магна и Капитона: они должны были как-то прибрать к рукам добро хозяина. И кто растолкует, как им это удалось? А теперь мы оканчиваем наши дни, снова оказавшись в городе, не считая того, что мы никогда не видим города. Златорожденный держит нас в этой душной каморке днем и ночью. Можно подумать, мы за что-то наказаны. Или спрятаны от посторонних глаз точно так же, как он прячет половину своей добычи. Спрашивается, что за странное совпадение: я оглядываюсь вокруг и вижу в этих самых комнатах тьму вещей, которые попали сюда прямиком из старого дома моего хозяина возле Цирка? И эти кресла, поставленные друг на друга, и желтая ваза в коридоре, и александрийский ковер, скатанный и спрятанный в углу, — все это принадлежало хозяину до того, как его убили. Нет, мы не единственное добро, которое оканчивает свои дни в лапах Хрисогона.