- Вы - студент. У вас - знания. А где строевая культура? У вас должно быть все красиво.- И он отправлял меня к коменданту
гарнизона, на строевой плац. Чтоб у меня было все красиво.
...Наконец пришла весть из Старого Быхова. Когда маленький, тарахтящий "По-2" сел на пустынном, брошенном уже быховском
поле, к нему помчалась автомашина с вооруженными людьми, явно не красноармейцами. Юноша-пилот привстал, сдвинул
набекрень шлем, чтоб услышать решение начальника штаба, предложил: " Я сбегаю, узнаю!"
Приподнявшись на худых руках, майор Шней перекинул свое легкое тело через фанерный борт и, бросившись навстречу машине с
автоматчиками, крикнул пилоту:
- Если это фашисты, я стреляюсь, а вы взлетаете. ..
...Прислушиваясь к равномерному шуму типографской машины, я продолжал оскорбленно думать о том, о чем уже не думать не
мог.
"Ну, ладно, Шней. Шней -- это давно. . . А - сейчас?"
Я попробовал взглянуть на мир глазами Селявки: отдельно моряки-евреи и отдельно неевреи. Это мне не удалось даже, когда я
поставил перед собой такую задачу. Во-первых, кто-- еврей, а кто нет? Анкет к рубкам подлодок и к самолетным хвостам не клеят.
В Ваенге национальность летчика никого не интересовала, разве что кадровиков, которые сидели в глубине сопок, не появляясь
на поверхность. Один полет над Баренцевым морем - и человек ясен. Без анкет.
Подозревать всех жгучих брюнетов? Самый жгучий брюнет - Герой Советского Союза штурмовик Осыко, усатый красавец. Но он,
по-моему, русский или украинец^
По звучанию фамилий? Прославленный командир подводной лодки Каутский -еврей или не еврей? Летчик-истребитель Рольдин
- еврей или не еврей? Пустая это затея...
- Спроси у Селявки,-- посоветовали однажды солдаты-наборщики, веселые вологодские ребята, на глазах которых выбросили из
газетной полосы слова о Катунине - "из бедной еврейской семьи" и которые сами сказали мне, что тут дело нечисто. -У него, у
Селявки, наверное, учет.
-Обошлись без Селявки. Политотдельский писарь, веселый выпивоха, сходу, не заглядывая в документы, начал называть .мне
фамилии. "Во, учет,- я удивился несказанно. - Как в... гестапо". А писарь сыпал и сыпал. У меня глаза округлились. Огкуда в
Заполярье столько евреев? Перед писарем лежала последняя телефонограмма. Врезался в сопку самолет-пикировщик. Погиб
штурман эскадрильи старший лейтенант Зильберг.
Часом раньше позвонили в редакцию. В Кольском заливе прогремел пушечный выстрел: вернулась из похода черная субмарина
"малютка" Фисановича, Героя Советского Союза.
В моем столе лежали невыправленными две статьи, они терзали меня, как всегда терзает меня не сделанная в срок работа. Одну
написал знаменитый Миша Вассер, воздушный стрелок, сбивший позавчера "Фокке-Вульф-190". Вторую -флаг-штурман
Пейсахович, отчаянный Пейсахович - Скнарев штурмового полка.
Катунин, Пейсахович, Вассер... - в конце концов у меня не хватило пальцев на руках. "Целая летающая синагога",- весело сказал
политотдельский писарь.
Когда я вернулся в редакцию, на моем столе лежала записка редактора. "Иохведсон взорвал торпедой транспорт в десять тысяч
тонн. Срочно информацию. В номер". Черт возьми! Иохведсон и Завельбанд! Закадычные друзья. Забыть о них, о смертниках...
Тонкий, гибкий, как юнец из балета, беспечный Завельбанд. "Завель" был настолько юн, что еще мысленно играл в свои
мальчишеские игры.
"Мы, низкие торпедоносцы,- тореро,-говорил он мне.-- Торпедная атака коррида. Все побаиваются рукопашной. Только тореро
умеет подавить свой страх. Взглянуть в глаза разъяренного быка с острыми, как клинки, рогами".
Медлительный, грузный, застенчивый Иохведсон вечно подтрунивал над ним, как-то сказал мне, смеясь, что после войны они с
Заведем будут работать на пару. Завель - тореро, а он, Иохведсон, быком.
Когда через неделю пал норвежский город Киркенес, там, в разгромленном доте, обнаружили протоколы допроса советских
летчиков, сбитых над Норвегией и попавших в плен. Я видел в штабе эти протоколы. Почти у каждого пленного летчика
спрашивали: "А что, евреи торпедоносцы Иохведсон и Завельбанд еще летают? Ну-ну, успеем их расстрелять".
А они, как и я, наверное, начисто забыли, что они евреи. Пока в тебя не стреляют, пока в тебя не плюют, ты и не вспомнишь, еврей
ты или турок. Ты человек, этого достаточно. А вот когда плюнут раз-другой: "Евреи-трусы", "Все евреи в Ташкенте...".
В последние дни только и разговоров, что о Иохведсоне.
Иосиф привез из боя торпеду. Не смог сбросить ее в атаке, и в атаке страшной, самолет вернулся как решето. Заело
сбрасывающее устройство, и, как ни нажимал Иосиф красную кнопку сброса, торпеда не пошла...
Одни одобряли Иохведсона: мол, честный парень, торпеда стоит без малого миллион, решил свою боевую репутацию поставить
на карту, но не избавляться от торпеды на обратном пути ручным способом, не топить в море народные деньги. Другие шепотом
корили. Селявка, которого не взяли в гвардейский торпедный полк и он жил на другом краю аэродрома, специально прибегал
возмущаться. Он был обескуражен, почти разгневан. "Такой честности я не понимаю! -- кричал он пронзительным дискантом.-
Снял человек штаны и просит: "Бейте!" Заело торпеду над караваном. Баренцево море велико, швырнул ее куда-никуда и молчи в
трАпочку. -- И уж с полным презрением: -- А еще еврей' "
Одного еврея на войне он все-таки заметил...
Интересно, как устроены красные Селявкины глаза. Неужели как у всех людей?..
В "Правде" вдруг напечатали любопытную сводку. Герои Советского Союза. По национальному составу. Оказалось, евреи,
составляющие два процента граждан СССР (кажется, на одиннадцатом месте по численности населения), по количеству Героев
Советского Союза - на пятом месте.
-- Умеют награждаться,- объяснил Селявка.
Его ничто не могло сбить: ни гибнущие на его глазах один за другим летчики-евреи, ни статистика. "Евреи что хочешь подтасуют! "
Мне приходилось дежурить раз в неделю ночным редактором. Ночь, острый запах типографской краски и ритмичный шум
печатных машин, рождавших в эти минуты новости о людях, способствовали раздумью.
Я то и дело возвращался в мыслях своих к. расплодившимся селявкам и корил себя: "Ищу газетных "блох". Во все глаза. А
Селявка - не "блоха". Опечатка серьезная. Ее все видят и... как бы не замечают. Кому на руку это "узаконенное" натравливание
на евреев?. Что это? Злой умысел? Крупнейшая в СССР диверсия? Или чиновничья тупость?.."
Трудно было ответить себе на мучительный вопрос. Время ответов еще не приспело. Даже не брезжило... Одно было ясно. Наши
редакционные споры с Константином Зародовым пришли к концу. ("Мы-то, по крайней мере, в стороне",- утешался он. "Нет,
совсем не в стороне, Константин. На поле боя в стороне не стоят. Либо в одном окопе, либо в другом".)
Наша ежедневная газета последовательно, ухищренно, да чего таить, жульнически, подтасовывая факты, старалась ни в коем
случае не опровергнуть того, что оголтело пропагандировал Селявка. Поле боя оставлено за Селявкой. Гуляй, Селявка!
Размахнись рука, раззудись плечо, как говаривали в старину.
И я, фронтовой газетчик, да еще партбилет вчера выдали, как ни вертись, в одной цепи с Селявкой. Плечом к плечу идем. Коль
молчу, я - соучастник антисемита Селявки, пусть даже внутренне протестующий. Плевать селявкам на то, что я внутренне
протестую. Главное, чтоб с ноги не сбился...
Это была, может быть, самая тягостная ночь в моей жизни. "Хоть голову разбей о камни, а - соучастник!" ..
.Я не был в Ваенге недели две, не более. Пришел к торпедоносцам, незнакомые лица. У иных над губой пушок. Видать, и не
брились ни разу. В землянке ни одного старого летчика - куда девались?