Они придерживались норм морали в обычной жизни. Роберт Дж. Лифтон апеллирует к феномену «двойственности» {doubling),т.е. существованию двух полноценных Я - в лагере и за его пределами. Это вполне допустимо, учитывая, что и Штангль и Гесс вне лагеря вели относительно нормальную семейную жизнь. Однако, на мой взгляд, лучше ограничиться одним Я, которое в зависимости от нахождения внутри и вне лагеря по-разному интерпретирует происходящее. Бауман, как мне кажется, увидел суть этой неоднозначности:

Обычные люди и беспредельное зло

Ужасающие поступки могут совершаться людьми, которые просто сосредоточены на решении практической задачи и не руководствуются садистическими мотивами 374. Эйхман, Гесс и Штангль как раз являлись такими людьми. То, что я назвал глупостью, как уже сказано выше, не означает недостаток интеллекта. Например, половина 14 участников Ванзейской конференции были докторами юридических наук, а 6 из 15 Einsatsgruppenfuhrer,т.е. командующих отрядами смерти на востоке, имели докторскую степень. А как насчет врачей, проводивших эксперименты на заключенных?375 Все они понимали разницу между хорошим и плохим, однако никто из них не примерял эти категории на свои собственные поступки, словно эти поступки совершались в некоем вакууме вне морали, где понятия о хорошем и плохом не имеют силы.

Созданию такого вакуума способствовал процесс дегуманизации. Бритье волос, доведение до крайней степени истощения и многое другое скрывало индивидуальность и превращало людей в безликую массу376. В найденном в Освенциме дневнике кого-то из заключенных написано: «Мы уже не люди, но и не животные, мы - просто непостижимый психофизический продукт, произведенный в Германии». В лагере следили за тем, чтобы заключенные не накладывали на себя руки. Это может показаться странным, ведь в итоге их все равно умерщвляли, но тем не менее самоубийство создавало проблему, поскольку этот поступок сам по себе субъективен. Самоубийство утверждает ценность жертвы как человека и таким образом разрушает представление о заключенном как о не-человеке. Результатом процессов дегуманизации являлась демонстрация того, что евреи - не люди в полном смысле этого слова, таким образом, солдатам становилось легче осуществлять их уничтожение. Было важно, чтобы евреи утопали в собственном дерьме - в Берген-Белзене на 30000 женщин приходился только один нужник - таким образом, евреи отождествлялись с дерьмом. Евреев считали врагами, однако могла вмешаться простая человечность, вот почему делалось все возможное, чтобы не дать ей спутать карты. Берель Ланг утверждает, что процесс дегуманизации, которому подвергались евреи перед убийством, показывает, что изначально евреи признавались людьми. Поэтому нацисты, в понимании Ланга, являли собой осознанное зло, поскольку действовали обдуманно. Он идет еще дальше, утверждая, что они поступали так, потому что это было злом. Следовательно, он считает нацистов воплощением демонического зла в его наиболее крайнем проявлении. Однако это не соответствует тому, что мы уже знаем о большинстве преступников.

В книге «Добровольные палачи Гитлера» Даниель Гольдхаген критикует Арендт за то, что она изображает нацистов, в общем нейтрально настроенными по отношению к евреям. Однако Арендт говорила не о всяком участнике массового истребления, а лишь о некоторых из них, она хотела показать, что разные люди, причастные к этому истреблению, являлись воплощением различных форм зла. Гольдхаген, напротив, не видит между ними никакой разницы. Для него главное то, что они были немцами. Как указывают Норман Финкельштейн и Беттина Бирн, в книге Гольдхагена ощущается сильное напряжение между акцентом на немецком антисемитизме на одном полюсе и индивидуальной ответственностью на другом. Гольдхаген так и не прояснил связи между этими двумя моментами. Несостоятельное и тенденциозное описание немецкого антисемитизма, которое делает Гольдхаген, было, надо сказать, опровергнуто Финкельштейном и Бирн.

Из документов ясно видно, что большинство немцев не разделяло антисемитизм нацистов, даже в военные годы. Хотя антисемитизм резко возрос, когда нацисты пришли к власти, он не был широко распространен среди большинства населения Германии, и, например, «хрустальная ночь» не была положительно воспринята простыми немцами. Это доказывает нижеприведенная цитата из официального нацистского рапорта, касающегося «хрустальной ночи»:

Акты физического насилия, направленные против евреев, негативно воспринимались простыми немцами, однако постоянные нарушения гражданских прав евреев не порождали массовых протестов, а увольнения евреев, конфискация имущества и тому подобные меры пользовались относительно широкой поддержкой населения. В данном случае речь шла скорее об апатии и нравственном безразличии, нежели о тотальном юдофобстве немецкого народа. Поэтому широкие обобщения Гольдхагена, такие, как «каждый немец вел следствие, был судьей и палачом», совершенно безосновательны. Гольдхаген демонизирует немецкий народ и пишет об уникальной «немецкой культуре жестокости», об «общей [немецкой] склонности к насилию», о том, что немцы «в общем жестокие и кровожадные» и т.д. Гольдхагену не хватает убедительных примеров, подкрепляющих его заявления об этой специфичной немецкой культуре, поощряющей массовые уничтожения. Следующее слабое звено в этих утверждениях заключается в слишком большой роли, отводимой этой уникальной немецкой культуре полностью сформировавшей воззрения непосредственных участников событий, что никак не согласуется с намерением Гольдхагена постулировать в исследовании Холокоста решающее значение индивидуальной ответственности. Если эти люди были простым продуктом культуры, то о какой индивидуальной ответственности может идти речь? Рассуждения Гольдхагена противоречат его собственным утверждениям, сводятся к единственной причине, все время к пресловутой, чисто немецкой, особенно экстремальной форме антисемитизма. Как следствие коллективная вина вытесняет индивидуальную. Основываясь на том образе Германии, который создает Гольдхаген, нацисты должны были получить скорее 10-процентную поддержку на последних выборах, а не 33%, которые они фактически получили. Тем не менее с Гольдхагеном согласен Джеймс Гласе, который так же однобоко аргументирует массовое уничтожение евреев, ссылаясь на антисемитизм, обусловленный культурой, и подкрепляет это утверждение научными, или, скорее, псевдонаучными выкладками, и приписывая антисемитизм всему немецкому народу. Гласе, как и Гольдхаген, утверждает, что каждый немец был одержим мыслью о полном истреблении еврейского народа.

Немаловажно, что, вопреки утверждениям Гольдхагена, простые немцы, судя по всему, не представляли себе масштабов происходившего уничтожения евреев377. Это говорит скорее об их равнодушии, нежели о ненависти. Как уже было сказано, антисемитизм не был широко распространен в Германии до 1933 года, однако страну охватил кризис, а в критической ситуации люди больше, чем обычно, склонны думать только о самих себе. Межвоенный период был для Германии временем депрессии, инфляции, безработицы, общего повышения уровня насилия и преступности и т.д. Все это привело к тому, что простой немец был в основном сосредоточен на своих личных проблемах. Большинство людей действовало, исходя из того, что Эрвин Штауб называет «эгоистическим балансом». Человек сравнивает собственное, фактическое благосостояние с нормальным, т.е. с тем, которое, по его мнению, должно быть, и тогда, исходя из этой оценки, оказывает или не оказывает помощь другим людям. Если собственное благосостояние оценивается значительно ниже «нормы», то человек в меньшей степени склонен помогать другим людям, даже если они находятся в гораздо более трудном положении. Если же благосостояние, напротив, оценивается как удовлетворительное или лучше, чем удовлетворительное, то человек более отзывчиво относится к проблемам других людей. Это не абсолютное правило, и твердые нравственные принципы способны взять верх над соображениями собственного благосостояния. Если мы теперь проанализируем общую ситуацию, сложившуюся в Германии в межвоенный период, то поймем, что эгоистический баланс диктовал простым немцам заботу о собственном положении, а не о положении евреев.