Жертв систематично лишали человеческого достоинства. Их перевозили как скот, в тесном вагоне без санузлов, без еды и питья, а по прибытии в Треблинку делили на три группы - мужчин, женщин и детей, приказывали раздеться донага, в полостях тела искали драгоценности, затем брили наголо и загоняли в газовые камеры. По словам Штангля, эта процедура унижения имела своей целью обесчеловечива-ние пленных, что помогало солдатам привести казнь в исполнение. Это обесчеловечивание подействовало и на Штангля. Он воспринимал евреев не как отдельных личностей, а как «груз», «массу». Он сознательно избегал общения с тем, кто обречен на смерть, вероятно, из опасений увидеть в нем личность, которая должна обладать неприкосновенностью.

Как мог он пойти на такое? Всякий раз он повторял, что был вынужден выполнять работу, что речь шла о спасении его собственной жизни. Это не так ни один немецкий солдат, ни на одном уровне, не был казнен по причине отказа от участия в массовом уничтожении. По словам Штангля, чтобы не участвовать в этом, он должен был бы покончить собой, однако правильнее будет сказать, что он должен был просто отказаться от участия. Он утверждал, что, узнав о плане массового уничтожения, расценил его как «преступление» по отношению к евреям, однако вместо того, чтобы отказаться от участия в реализации этого плана или активно противостоять совершению этого преступления, он удовольствовался прошением о переводе, которое было отклонено. Тогда он решил стать частью этого преступления. Порой он просто прятался за демагогическими рассуждениями, например утверждая, что в молодости, в школе полицейских его учили, что преступление имеет место тогда, когда соблюдены четыре условия: наличие субъекта, объекта, действия и умысла. Он считал, что невиновен в преступлении, поскольку четвертое условие не соблюдено - вероятно, потому, что лично он не питал особой неприязни по отношению к евреям. Однако он, конечно, кривил душой. Штангль понимал, что виновен в преступлении. Он старался «выделить те поступки - в соответствии с тем, что подсказывает мне совесть, - за которые лично я нес ответственность». Он разбил размышления и действия на два совершенно изолированных элемента, при этом каждый малый элемент мог быть оправдан по-своему, - таким образом, Штангль получал возможность не принимать во внимание общую картину.

Как сказано выше, Штангль не был антисемитом, однако относился к пленным с глубочайшим презрением. Это презрение основывалось не на «расовых» мотивах, а на слабости, бессилии пленных:

Таким был Штангль в 1971 году, спустя 27 лет после того, как был уничтожен лагерь Треблинка. Удивительно, как мало человек может понять за столь немалый срок. Что касается заявления о невозможности установить с пленными контакт, то Штангль легко мог бы его опровергнуть, поговорив с ними. Однако, как сказано выше, он сознательно этого избегал. Харальд Офстад считал «презрение к слабости» ключом к пониманию нацизма, и Штангль - прекрасное тому подтверждение. С точки зрения Гитлера, евреи не заслуживают жалости: «Нет причин жалеть о народе, которому гибель уготована судьбой». Ход мыслей таков: сделав евреев слабыми, судьба обрекла их на гибель, и поскольку они слабые, то их истребление вполне правомерно. Слабые не имеют права на жизнь - слабость, а следовательно, и слабые должны быть уничтожены.

Видно, что чем больше становился срок службы, тем порочнее становился Штангль, тем тяжелее ему становилось понять, что именно он является центральной фигурой в совершающемся не имеющем аналогов преступлении. Со временем, по словам Штангля, он привык ко всему369. Эта деформация личности едва ли была ощутима для самого Штангля - отсутствие сил для отказа превратилось в более или менее полную потерю совести370. Привыкание в данном случае сыграло решающую роль371. У каждого человека имеется множество выработанных стереотипов мышления, которые являются неосознаваемыми по той простой причине, что ими не управляет сознание. Эти стереотипы скорее образуют своего рода «задний план» того, что в данный момент занимает сознание -они определяют то, что мы обычно видим за ситуацией определенного типа. С этой позиции стереотипы обуславливают восприятие, но в то же время они ограничивают его область, отбраковывая множество явлений как не относящиеся к делу. Таким образом, привычки приводят к своеобразной слепоте, а в случае Штангля они имели следствием неуклонно прогрессирующую нравственную слепоту.

Поразительно, но в своих «показаниях» Эйхман, Гесс и Штангль делали упор только на самих себя, ни разу не задумавшись о жертвах. Безоглядность, с которой они относились к своей работе, говорит о том, что они действительно видели некое предназначение в том, что делали, вопрос в том, какую ценность вообще можно найти в этой дикости. Для Гитлера «священный долг» заключался в сохранении чистоты расы, и этот долг узаконивал массовое истребление, однако не этим руководствовались Эйхман, Гесс и Штангль. Говоря о Ibcce (это не относится к Эйхману и Штанглю), можно отметить, что антисемитизм сыграл важную роль в обусловливании его поступков, однако вовсе не это было определяющим. Всем троим были свойственны карьерные амбиции, пусть Штанглю и в меньшей степени, чем остальным, но эти амбиции несопоставимы с чудовищностью преступлений. Все они, опять-таки с некоторыми оговорками в отношении Штангля, были всецело преданы Гитлеру и, таким образом, были идеалистами. В особенности это касается Эйхмана и Гесса, ведь они не просто повиновались приказу, а активно включались в реализацию программы. Общим для этих троих, в большей или меньшей степени, является полное отсутствие сознания собственной ответственности, пусть даже ею проблески случались время от времени у Штангля. По словам Гиммлера, отдельный эсэсовец не нес ответственности за происходящее, она полностью лежала на нем самом и Гитлере, однако индивидуальную ответственность нельзя подобным образом просто сбросить со счетов.

Все немецкие солдаты должны были присягать не Конституции Германии, а лично Гитлеру, что равносильно клятве выполнять любой приказ, отданный Гитлером. Принцип фюрера не предполагает оценку правомерности приказа - поскольку приказ правомерен уже потому, что исходит от Вгглера. По этой причине несоответствие приказа высшим ценностям исключено в принципе, ведь ценности выше, чем воля фюрера, просто не существует. В «Майн Кампф» подчеркивается, что для общего блага отдельный человек должен забыть не только о личных интересах, но и о «собственном мнении». Самостоятельное мышление как таковое есть предательство372. Подчинение приказу с юридической точки зрения было единственным узаконенным действием. Однако как указывает Эмерсон: «Честные люди не должны слишком четко следовать закону». Отказаться от исполнения приказа - значит способствовать его дискредитации, Авторитетность приказа зависит от того, исполняется он или нет, отказ от исполнения ставит под сомнение его правомерность. Поэтому отказ от исполнения приказа является потенциально эффективным оружием. Приказ, повторенный дважды, лишается первоначальной силы. Гесс, Штангль и в особенности Эйхман, вероятно, считали исполнение приказа единственно правильным с точки зрения морали поступком. Однако следует допустить, что нравственные принципы этих троих не были ограничены только вышеизложенным, что доказывает их непосредственная реакция на план массового уничтожения373. Тем не менее эти принципы были отброшены, уступив место соображениям другого характера.