Джек Кац обращает внимание на то, что типичные убийства, за исключением несчастных случаев на дороге и убийств, связанных с кражей и тому подобным, мотивированы тем или иным представлением о благе. Он описывает множество ситуаций, в которых некто, считающий себя поборником блага, убивал тех, кто, по его мнению, бросил вызов или попрал это благо вероломством, нарушением прав собственности, оскорблением и т.д. Убийца почти всегда считает свой поступок справедливым в момент его совершения, однако впоследствии нередко понимает ошибочность этой оценки. Некоторые интерпретации более верны, нежели другие, но Атенс не принимает во внимание ситуации, в которых можно говорить о стопроцентном заблуждении, т.е. когда один субъект приписывает другому злонамеренность мотивов, в то время как у последнего их просто-напросто нет. Интерпретации, лежащие в основе применения насилия, часто связаны с одним или несколькими из ниже приведенных отрицательных моментов: (1) субъект интерпретирует все высказывания и действия как направленные против него лично, что происходит редко, (2) субъект фокусируется только на тех аспектах ситуации, которые соответствуют интерпретации, и упускает из виду аспекты, свидетельствующие об ее ошибочности, и (3) интерпретация ведет к систематическому искажению, когда даже благие намерения воспринимаются как злой умысел. Атенс тем не менее проливает свет на причины возникновения ошибочных интерпретаций, которые принципиально связаны с представлением преступника о самом себе: применение насилия напрямую зависит от того, включено или не включено насилие в представление о себе. Личность, не включающая насилие в представление о себе, как правило, будет прибегать к насилию только при условии возникновения первого типа интерпретаций, в то время как личность, включающая насилие в представление о себе, может прибегнуть к насилию, основываясь на всех четырех типах интерпретаций. Проще говоря: тот, кто принимает в себе склонность к насилию, интерпретирует большинство ситуаций как требующих насильственных действий. Тот, кто принимает в себе склонность к насилию, в значительной мере воспринимает также и других людей как склонных к насилию. По себе в действительности можно судить только о самом себе, но зачастую кажется, что знание себя дает право судить о других.
Есть еще кое-что, чего не учитывает Атенс, а именно - дьявольщина, соблазн зла. Проблема заключается в том, что мы в значительной степени рассматриваем различные интерпретации как искренние и, таким образом, упускаем из виду, что в некоторых случаях они являются просто предлогом. Жан Жене пишет: «Повод оправдания своих поступков вскоре становится поводом для совершения зла». Некоторым людям просто-напросто нравится жестоко обращаться с другими. Их нападение бесполезно - оно не связано ни с финансовой выгодой, ни с самозащитой и не является ответной реакцией на унижение - оно совершается ради «забавы». Однако таким людям нужен предлог, чтобы подвергнуть другого насилию. Этот предлог должен служить оправданием не только для насилия, причиненного другому, но также оправдывать и тех, кто совершил насилие. Большинство из нас, толкнув другого человека, обычно тут же извиняется, однако для некоторых это становится предлогом для того, чтобы ударить. Удар не является ответной реакцией на оскорбление, а заведомо предполагается как желаемое действие, которому необходимо найти законное основание. Между желанием произвести насильственное действие и самим действием должно быть узаконивающее промежуточное звено, которое позволяет возложить всю вину на противника. В этом случае мы подходим к рассмотренному выше садизму.
Арендт и зло глупости
До сих пор мы говорили о людях, действующих в соответствии или наперекор своим представлениям о благе и зле. Злодей по расчету, понимая, что такое зло, сознательно совершает злодеяние, стремясь достичь собственного блага, будь то финансовая выгода или получение удовольствия. Я показал, что демоническое зло также следует рассматривать как форму зла-средства. Злодей-идеалист, напротив, считает себя поборником блага, а своих жертв - злом. Однако встречаются люди, которые не соответствуют ни образу злодея по расчету, ни злодея-идеалиста. Именно такого человека увидела Ханна Арендт, присутствуя на процессе против Адольфа Эйхмана в 1961 году. Она пишет:
Меня поразила очевидная незначительность преступника, невозможность найти в нем глубину, в которой кроются корни или мотивы безусловного зла его поступков. Преступления чудовищны, однако сам преступник... был совершенно обыкновенным, таким, как все, - ни дьявол, ни чудовище. Не было даже намека на непоколебимые идеологические принципы или какие-либо специфичные злонамеренные мотивы; единственной, достойной внимания всецело негативной чертой, которую можно было отметить в его поведении до процесса, на процессе и во время дачи показаний была не глупость, а бездумность.
Проблема Эйхмана заключалась именно в похожести на множество других таких же людей, которые не были ни извращенцами, ни садистами, они были и, впрочем, остаются пугающе,ужасающе нормальными. С точки зрения юриспруденции и норм морали эта нормальность была куда страшнее всех, вместе взятых, ужасов, потому что стала определяющей чертой... этого нового типа преступника... который совершает преступления так, что для него самого становится практически невозможным понять или ощутить, что он делает что-то дурное.
Понять Эйхмана было сложно, поскольку он был лишен «дьявольских» качеств, присутствие которых можно предполагать в личности, повинной в столь тяжких преступлениях. Он совершенно не производил впечатления оголтелого фанатика. В его характере не было классических, «дурных» черт, проявления которых ожидаешь от такого преступника, - едва ли он вообще обладал каким-либо характером. Арендт раскрывает понятие о банальности зла, чтобы попытаться понять эту личность без личности.
Многие ссылаются на введенное Арендт понятие банальности зла, однако оно не до конца определено и раскрыто. Мне кажется, этот термин всего три раза встречается в неоднозначной книге Арендт об Эйхмане, и также в заглавии. Это понятие в какой-то мере объясняется в предисловии к первому тому «Мышление», озаглавленному «Жизнь разума», однако остается нераскрытым. Сама Арендт подчеркивала, что введение этого определения не являлось неким теоретическим вкладом в понимание природы зла, однако это вовсе не означает, что мы не можем его использовать для построения теории - тем более что оно упоминается в большинстве книг по философии, вышедших за последние 35-40 лет. «Теория» банальности зла Арендт настолько недоработана, что я считаю нужным включить в ее рассмотрение обширный материал из других источников, не придерживаясь исключительно концепции Арендт. С точки зрения Арендт - это не единственная форма зла, а лишь одна из форм, которая, правда, наиболее актуальна в условиях современной жизни. Арендт обращает внимание на то, что она описывала одного конкретного человека Адольфа Эйхмана, однако ее исследование также явилось основой для понимания «нового типа преступника». Для более полной репрезентативности мы также можем включить в наш анализ еще две значимые фигуры, участвовавшие в расправах над евреями: Рудольфа Гесса, который был комендантом Освенцима, и Франца Штангля, коменданта Собибора и Треблинки. В Эйхмане, Гессе и Штангле меня поразила именно непохожесть натур этих трех людей, однако они, по сути участвуя в уничтожении евреев, действовали одинаково и впоследствии придерживались во многом сходных линий защиты. Кроме того, мы обратимся к анализу поведения солдат, принимавших участие в бойне в Восточной Европе, американских солдат во Вьетнаме и других.