Человек, воспользуемся формулировкой Аристотеля, - это общественное животное, и мы сбиваемся в группы. Потребность объединяться в группы, по-видимому, весьма характерна для человека, однако она становится опасной, когда группа уплощена настолько, что составляющие ее личности перестают мыслить как личность и, следовательно, оценивать групповые ценности, воззрения и действия. Когда установлено различие между «мы» и «они», личность часто подменяет собственные ценности и суждения групповыми - потребность в рефлексии атрофируется, к тому же собственное мнение может быть воспринято как проявление нелояльности по отношению к группе. Группа - это опасность, поскольку у толпы отсутствует совесть - совесть присуща индивидуальности, - и поэтому отдельный член группы как будто бы может быть освобожден от моральных обязательств. Эмерсон описывает, как масса намеренно подавляет голос разума и уподобляется животному. Принадлежность к группе и отсутствие мышления взаимосвязаны. Отказ от индивидуальности подразумевает отказ от мышления и наоборот. Майкл Игнатьефф пишет: «Если члены нетерпимых групп не видят личности в тех, кого презирают, то, возможно, это происходит потому, что члены нетерпимых групп не способны воспринять себя как личность или добровольно от этого отказываются». Ты должен быть личностью, чтобы признать личностью другого, -собственное обезличивание ведет к обезличиванию других.

Уильям Блейк пишет: «Никто не способен увидеть человека в своем враге... Я не могу любить своего врага, поскольку мой враг - не человек, а чудовище, исчадие ада». Сложно увидеть в своем враге человека, поскольку образ врага перекрывает человеческий образ. Нельзя убивать человека, однако это часто воспринимается как правомерное убийство дьявольского отродья. Именно поэтому очень важно видеть во враге человека. Сербы и хуту, не так давно насиловавшие, бесчинствовавшие и убивавшие, строго говоря, воспринимали свои действия не как посягательство на людей, поскольку видели в своих жертвах не людей, а скорее «мусульман» и «тутси». Мы не должны повторять ту же ошибку и исключать «сербов» и «тутси» из человеческого сообщества. Главное - видеть в человеке человека или, точнее: не упускать из виду человеческое, потакая идеологии или группе. Цветан Тодоров пишет:

Индивидуумы, применяющие насилие

Деление людей на «хороших» и «плохих» особенно проявляется в насилии, совершаемом группой, однако мы можем обнаружить это деление и на личностном уровне. Насилие, совершенное группой, проще понять, нежели индивидуальное насилие, поскольку в первом случае мы можем апеллировать к давлению группы, общей цели и т.п. Однако чем же можно объяснить насилие, совершенное отдельным человеком? Принято считать, что источником проявлений насилия и агрессии может быть угроза для чувства собственной ценности или низкая самооценка. Однако это не в коей мере не может служить непреложным объяснением. Не выявлено четкой зависимости между «низкой самооценкой» и применением насилия. Типичный «хулиган», выбирающий для себя жертву специально, чтобы подвергнуть ее физическому и/ или психическому насилию, не обязательно страдает комплексом неполноценности, а как раз наоборот, зачастую весьма уверен в себе и обладает сильным образом Я. Можно сказать, что его представление о себе неустойчиво и поэтому он самоутверждается путем демонстрации своего превосходства. Если кто-то ставит под угрозу его представление о себе, то это воспринимается как унижение, и агрессия в этом случае может быть описана как инвертированное унижение, которое человек предпочитает не терпеть, а обрушивается на то, что считает причиной унижения.

«Насилие» - заведомо нечеткое понятие, которое сложно подвести под конкретное определение361. Проще всего дать характеристику физическому насилию: жестокое, болезненное, причиняет вред организму. Тед Хондерик определяет насилие как использование силы, которое выходит за рамки нормы. Я определяю насилие следующим образом: намеренное причинение живому существу вреда или боли против его воли. Вопрос в том, почему это происходит. Действительно, мы с легкостью находим бесчисленное множество причин для нападения на другого человека. Самоконтроль останавливает нас, однако случается, мы не сдерживаемся. Я подчеркиваю, что мы выбираем несдержанность, т.е. потерю самоконтроля можно считать активным действием. Это проявляется в том, что большинство людей, «утрачивающих» контроль над собой, не утрачивают его целиком и полностью, а находят в себе силы вовремя остановиться, прежде чем нанести другому серьезные увечья. Обычно человек «утрачивает» контроль над собой из-за своего убеждения в том, что он подвергся той или иной форме несправедливости. Насилие не только создает хаос, но также и упорядочивает. Насилие, как правило, представляет собой попытку навести порядок в хаосе, восстановить баланс.

Действие полностью обусловлено чем-либо, т.е. оно имеет место в ситуации, которая так или иначе интерпретирована субъектом действия. Одним из наиболее информативных исследований преступлений, совершенных с применением насилия, в котором за основу понимания насилия взята обусловленность действия, является «Насильственные преступления и преступники» Лонни Атенса. Важный вывод, сделанным Атенсом состоит в том, что применение насилия необходимо понимать не как результат действия бессознательных мотивов, внутренних конфликтов, внезапной вспышки эмоций и тому подобного, а скорее как результат сознательно выстроенной стратегии поведения, сформированной индивидом в процессе интерпретации ситуации, в которой он находится, как ситуации, требующей применения насилия. Насилие, другими словами, не прорывается внезапно, без всякого обдумывания, а скорее является следствием интерпретаций и решений преступника. Атенс различает четыре типа интерпретаций, ведущих к насилию:

1. Фрустрационно-защитная интерпретация: это интерпретация физической защиты, при которой применение насилия видится единственной возможностью помешать кому-либо причинить физический вред себе или другим.

2. Фрустрационная интерпретация: интерпретация поведения жертвы как попытки помешать реализации желаемых действий или, возможно, поведение жертвы воспринимается как попытка принудить к нежелаемым действиям. Насилие видится единственным способом добиться желаемого. Желаемой целью может быть ограбление, половой акт и тому подобное.

3. Интерпретация злого умысла: интерпретация поведения жертвы как проявление злонравия, попытки высмеять или одурачить. В этом случае насилие представляется адекватной реакцией на злой умысел.

4. Фрустрационная интерпретация злого умысла: этот тип интерпретаций является комбинацией из (2) и (3). Поведение жертвы интерпретируется или как попытка помешать определенным действиям, или как попытка принудить к определенным действиям, что является следствием приписываемого жертве злонравия.

Атенс приводит ряд конкретных примеров каждой из этих интерпретаций, при которых преступник каждый раз считал себя «хорошим», а жертву - «плохой». Образ абсолютно немотивированного насилия возникал, как правило, из описаний жертвы. Когда жертва говорит о «слепом насилии», преступник, обычно ссылается на предшествующую провокацию. Так называемое «слепое насилие» на самом деле почти всегда является следствием взаимной агрессии, и бывает, что в случившемся нападении можно упрекнуть не только преступника, но и его жертву. Изучение 159 убийств, не связанных с другими преступными целями, показало, что в большинстве случаев жертвы вели себя агрессивно и этим способствовали трагическому развитию событий. Это подтверждено целым рядом подобных исследований. Показания жертв, так же как и показания преступников, необъективны в том смысле, что жертвы склонны описывать картину произошедшего, сгущая краски, а преступники изображают случившееся в более светлых тонах, что не совпало бы с оценкой независимого наблюдателя. Творящий зло лишь в единичных случаях признает, что совершил злодеяние. Зло, другими словами, почти никогда не присутствует в представлении преступника о себе самом, скорее оно возникает в суждениях жертвы и свидетелей. Из этого следует, что совесть может давать сбой. Часто между мотивами преступника и мотивами, которые ему приписывает жертва, существует огромная разница. Преступник часто убежден в благости своих мотивов, поскольку он воспринимает жертву как «зло», в то время как жертва истолковывает мотивы преступника как «зло».